К товарищу генеральному директору вернулся дар речи. «Мы знаем, что вас зовет и «Ланг». Или «Эрдерт». Все равно. Вы получите все, Петерке, что только пожелаете».
Без сомнений, достаточно пищи для смеха дает наблюдение за тем, как за него борются два клуба III лиги… (Не преувеличивайте, mon ami, лишь один из них».) Но ведь если человек — он, имеется в виду, — находится внутри мира, тогда этот мир совершенен. В таком случае нет разницы между великолепным, как говорят, травяным покрытием «Непштадион» и твердой, глинистой поверхностью стадиона «Голи», испытывающей подошвы на прочность. «Друг мой, для этого стадиона нужна специальная погода». В свою очередь, в силу схожести ситуации и ее же общественной значимости, в крут ассоциаций неизбежно попадает и господин Марци; да он и так его любит.
И очень даже забавно, что когда вокруг «Марцики» начался тарарам и в родительский дом заявился уполномоченный именитого клуба, там тоже прозвучали эти слова: «Марци получит все, что только пожелает». Там сидели глава семьи, подавленная мать, мастер и… но это пусть будет сюрпризом. Седовласый журналист начал смеяться, как добродушная лошадь, выставляя красивые желтые зубы. «Послушайте, уважаемый, я вам расскажу одну историю… Один из моих сыновей, — (да будет известно читателю: речь идет о господине Дьерде, без сомнений), — в два года посмотрел на полную луну, — талантливый переводчик едва мог сдерживать веселье, — посмотрел и говорит: Хоцу это. Не знаю, понимаете ли вы меня». Целые очки обеспокоенно блеснули. Уполномоченный несколько нервозно, потому что не знал, торгуются Эстерхази или просто дураки, сказал: «Послушайте, уважаемый. Мы взрослые люди. Шварц ауф вайс
[52]
«. «Шварц ауф гельб
[53]
«, — ляпнул мастер крайне остроумно, сдав, таким образом, экзамен по историческому мышлению на «отлично», но остальные были поглощены кровавыми подробностями практической стороны — им было до него как до лампочки. Мало того, отец мастера процедил: «Не надо их недооценивать». — «Послушайте, уважаемый, будем говорить начистоту». Он набрал побольше воздуха: «Даем вдвое больше, чем «Фради». Тогда из-под кровати — это и есть обещанный сюрприз! — раздался смех гнома: «Не напрягайся, приятель», — сказал господин Марци, который хитро туда спрятался; фрадист до мозга костей способен на такие выкрутасы: даже из-под кровати! «О, Марцика очень хороший мальчик, с ним не будет никаких забот», — быстро и невинно сказала мать мастера.
Уморительная была сцена, многочисленные отпрыски никак не могли понять гостя. (Отсутствовал общий знаменатель.) И все это время постоянное хихиканье господина Марци из-под кровати! Уполномоченный — уполномочен был совсем по другому делу, — спросил, что это. «Марцика спрятался», — ответил с готовностью мастер, который любил правду. Вот над этим все посмеялись от души. А отец мастера перешел с представителем — как со всеми представителями — на «ты», а затем его потихоньку выпроводили. «Ах, ну, я очень ряда», — сказала мать мастера и на прощанье, как каждого представителя, заставила его рассказать правило штрафного удара. «Сынок. — покатывалась потом со смеху святая женщина, — не понимаю я его». — «Потому что никогда не слушаешь, мамуля-наседка». — «Да-а не-ет», — и по неровному лицу текли от смеха слезы. («Важен момент удара по мячу».)
«Что у меня будет за работа на моем рабочем месте?» Он пытался спросить об этом без агрессии, без особого успеха; он изволил рассудить, что слишком долго учился для того, чтобы иметь липовую работу. Плюс к тому его высокая нравственность. «Слушай, душа моя, я тебя понимаю, — с озлобленной любезностью сказал товарищ главный инженер, — но на данный момент должность par excellence,
[54]
в смысле математическую должность, мы предоставить не можем. Но слушай. Это чисто вопрос времени, я поговорю с Байттроком из центра, у них есть отдел вычислительной техники». — «Что-нибудь в этом духе и надо», — сказал дипломированный нападающий. Руководитель гулко засмеялся: «Если хочешь, я могу устроить так, чтобы тебе нужно будет ходить на работу. Даже на тренировки не будут отпускать». Над этим хорошо повеселились и счастливые, и несчастные. После того как утих шум, мастер неуместно посчитал уместным обозначить свои убеждения: «Мне нужно не рабочее время, а работа». Человек от организации нетерпеливо сорвал солнечные очки. Мастер — поскольку без слов понятно: тотчас же устремил туда свой недоброжелательный взор — увидел чистые, синие глаза. Как у Пола Ньюмана. Своеобразно. «Мы бы хотели, чтобы товарищ спортсмен играл здесь, под знаком этого общества». — «Ну, — пожал он несколько озадаченно узкими, изящными плечами, — так ведь затем я и здесь, а не где-то еще». — «Ну, тогда, Петерке, — напирал сбоку председатель, — здесь, пожалуйста». Уже всунута была ручка в руку мастера, перед ним бумага, на ней сплюснутый палец услужливо указывал то место, где надо. Он растопырил свободную руку на бумаге (сплюснутый палец срочно ретировался), с любовью положил ее, как поступал обычно со всякой бумагой. Однако голос был не тот, хотя он и маскировался. «Мы еще успеем с этим», — беззаботно сказал мастер. «Нам было бы спокойней, если бы дело было завершено», — сказал власть имущий, уже снова надев очки. «Мне бы хотелось, чтобы ты подписал», — дружески убеждал его товарищ генеральный директор. Он слегка покачивал головой. «Подождем еще известий из центра относительно места». — «Душа моя, считай, что оно уже есть». — «Я очень рад», — честно сказал мастер. «Нам было бы спокойней, если бы товарищ спортсмен…» Мастер тут вскочил — вновь ощутив то же, что и на европейском приеме, — и стал решителен. «Слушайте, ребята, — сказал он, галантно переходя на «ты», — все, по большому счету, в порядке. Я перехожу сюда». Радость при этом известии была уравновешена отложенной в сторону ручкой. (Это все же не каждый день происходит! Чтобы он, мастер пера, отложил перо в сторону. Плачевная ситуация, что ни говори.) «Как только будет место, о котором мы говорили, вы мне звоните, я прихожу и подписываю. Время есть, хотя и немного». (Это такой типичный для него ход: довести игривым жестом мелочи жизни до необъятных размеров. Время есть, хотя и немного. А потом все это необъятное со смирением возвращается в среду быта, которой недавно было рождено.)
«Ну, если так…» — «Так». Все встали. «Я очень рад, что товарищ спортсмен с такой ответственностью думает о работе», — сказал более молчаливый (: менее значительный) власть имущий. Второй власть имущий многозначительно молчал, а затем, когда махонькая ручка мастера дошла до него при прощании, он накрыл ее своей даже на пальцах волосатой лапищей и дружелюбно произнес: «А вот этого описывать не надо, мой маленький Эккерман». Однако случилось так, что после нескольких публикаций в литературных журналах о деле более-менее узнали, он прославился. Мастер хотел было отнять руку, но тот сжал ее как в тисках! «Я обо всем напишу», — сказал он, смотря перед собой, тихо, не делая на этом ударения, с отчаянием. Толстая ладонь чуть шевельнулась, но это не предоставляло для мастера возможности. «Не думайте, однако, что мы вас тут наивили». — «Да вы и не наивывали меня», — просиял он. «Да я и говорю, что мы вас не наивывали. Вот если будем разивывать, то все равно это будет по-другому!..» Оп-ля, тут махонькая ручка выскользнула из потного железного кольца; кто бы мог подумать, что она такая махонькая. «Угу, естественно, и даже очень, конечно, непременно», — склабился он и громко одобрял, с тем вызывающим симпатии хамством, которому научился от господина Марци, и покинул пожилых мужчин. «Потом, mon ami, они еще раз хорошенько дадут мне под зад», — и он потер двумя цветочными руками, как деловой человек…