– А вы не в курсе? Ефим Иванович, на дворе не девятнадцатый век, в котором вы, судя по всему, застряли. А двадцать первый. Много денег вам удалось скопить на черный день? Уверен: на всю жизнь не хватит. Я так же уверен, что вы это отлично понимаете.
– Но ведь Лёвушка мне обещал…
– Обещал что? – Журавушкин подался вперед.
– Что Раре дадут условно… На основании его и моих показаний…
– Так кто же все-таки убил?
Раевич молчал. Когда он, наконец, посмотрел на Журавушкина, взгляд у несчастного филолога был отчаянный.
– Мне соврать? – спросил Ефим Иванович.
– Я постараюсь узнать правду и без вас. – Журавушкин встал. – Пойду, попрощаюсь с хозяином дома. Мне надо работать, – сухо добавил он. – До свидания, Ефим Иванович.
И он направился к дому. Раевич остался в беседке. Когда Журавушкин обернулся, он увидел, что Ефим Иванович сидит, обхватив руками голову. И его длинные, белые пальцы судорожно сжимают виски.
– Я хотел извиниться перед Дашей, – сказал Журавушкин, поднимаясь на веранду. Ромашов и Василиса Петровна пили чай.
– Не надо ее беспокоить, – сказал Андрей Георгиевич, переглянувшись с помощницей по хозяйству. – Мы сами справимся.
– Но я только хотел…
– Представьте, что человек, сломавший другому ногу, тут же кидается исправлять свою ошибку. И какой, по-вашему, будет результат? Может, дать костям срастись, а потом уже принести извинения? Дайте девочке отлежаться. Вы ненароком ударили в самое больное. Она давно уже считает свой нос далеким от идеала. У нее сейчас истерика.
– По такому пустяку?!
– А вы себя помните в семнадцать лет? Вас какие вопросы волновали? Мир во всем мире? Или девочка с соседней парты, которая на выпускном вечере отказалась с вами танцевать?
– Какой неудачный сегодня день, – пожаловался Журавушкин. – Я, пожалуй, пойду.
– Да, так будет лучше, – кивнул Ромашов.
– Вы меня не проводите, Андрей Георгиевич? До свидания, Василиса Петровна.
Та что-то буркнула. Ромашов поднялся и отставил фарфоровую чашку.
– Я сам открою ворота, – сказал он. – Мне не трудно.
И направился к кованым лошадям. Журавушкин сел в машину, с досадой подумав: «Как неудачно получилось. И как мне выполнить теперь просьбу Гали?»
У ворот он задержался и, не глуша мотора, вылез из салона.
– Андрей Георгиевич, – краснея, сказал он. – У меня к вам просьба.
– Какая? – улыбнулся тот.
– Моя жена… Она ваша большая поклонница, – выдавил из себя Аркадий Валентинович.
– Автограф что ли? – понимающе спросил актер.
– Если бы… Она бы очень хотела с вами познакомиться.
– Вот как? – Ромашов вскинул брови.
– Я вас очень прошу… Иначе я так и буду спать в гостиной на диване! – в отчаянии признался Журавушкин.
– Здорово вас прижало, – рассмеялся Ромашов. – Ладно, я вам помогу. Давайте встретимся где-нибудь в кафе.
– Замечательно! – обрадовался Аркадий Валентинович.
– Я сейчас относительно свободен. Так что звоните, говорите где. Как только урегулируете этот вопрос со своей женой, – насмешливо сказал Ромашов.
– Вы не думайте, я не подкаблучник.
– Я ничего такого не думаю, – серьезно сказал Андрей Георгиевич.
«Он надо мной издевается!» – вспыхнул Журавушкин и торопливо полез в машину. Отъехав от ворот метров на пятьдесят, он достал из кармана платок и вытер пот со лба и щек. Глянув в зеркало заднего вида, Журавушкин обнаружил, что его лицо красное, как свекла. Да и формой напоминает все тот же буряк. На заднем плане высоченный красавец-брюнет в белой майке, отлично подчеркивающей его выдающуюся мускулатуру, стоя у ворот, разговаривал с соседкой. У женщины был такой же вид, как у Галины, когда она говорила о Ромашове: полубессознательный.
«И за каким чертом я ввязался в это дело? – с тоской подумал Журавушкин, торопливо переводя взгляд на дорогу. – Надо было сразу отказаться. А теперь поздно…»
Девушка, сидящая напротив, явно не считала его неудачником. Для нее он, похоже, был самым привлекательным мужчиной на всем белом свете, потому что она кокетничала и строила глазки. И оделась так, чтобы ему понравиться: глубокий вырез платья до половины открывал силиконовую грудь. Даже Журавушкин, который плохо в этом разбирался, определил работу пластического хирурга. Судя по всему, дешевого и шарлатана, потому что одна грудь уехала вбок. Даже будучи стянута бюстгальтером, она упорно хотела занять удобное ей положение. Девушка прекрасно об этом знала и приехала первой, пренебрегая приличиями. Еще не успев припарковаться, Журавушкин услышал телефонный звонок.
– Я уже здесь! – раздался в трубке хрипловатый женский голос. – Сижу в кафе и жду вас! – она назвала кафе.
Похоже, она долго выбирала интерьер, подходящий к ее платью, и освещение, выгодно подчеркивающее достоинства внешности и скрывающее недостатки, поэтому и приехала заранее. Кухня в выбранном ею кафе оказалась отвратительной, Журавушкин еле смог проглотить кусок. Салат был безнадежно испорчен уксусом, а жидкий суп пересолен.
– Я еле выкроила время, чтобы с вами встретиться, – затараторила Настина подруга, едва Журавушкин сделал вид, что готов слушать. – Я такая востребованная и такая занятая! Эти вечные съемки, постоянные кастинги… Ну ни минуты свободной, – она закатила глаза.
– Сейчас вроде лето, – промямлил Журавушкин, у которого от уксуса свело скулы. Официант только что принес салат. – Ромашов сказал, что все уехали из Москвы, а съемки только натурные.
– О! Ромашов! – она опять закатила густо подведенные глаза к потолку. – Обожаю его! Андрюша – прелесть!
Журавушкину она очень напоминала Дашу, и сравнение было в пользу последней, которую еще не испортила столица. Не испортила в самом плохом смысле этого слова, потому что прежде чем стать настоящей москвичкой, провинциалка пытается ей подражать, и не всегда удачно. Искушенность женщине к лицу, а вот демонстрация искушенности выглядит комично. Мол, я тут все знаю, все ходы и выходы, везде своя, со всеми звездами на короткой ноге, в модных ресторанах и крутых ночных клубах завсегдатай. Журавушкин сомневался, что «Андрюша» вряд ли вспомнит ее имя. В его записной книжке она была обозначена просто как «Настина подруга».
– Простите, как ваше имя? – спохватился Журавушкин.
– Кристина.
– Очень приятно. Аркадий Валентинович.
– А визитка?
– Что?
– Вы разве не дадите мне свою визитку?
– Да, конечно, – он слегка растерялся и полез в портмоне. Краем глаза Журавушкин заметил, как Кристина жадным взглядом впилась в его кошелек, пытаясь определить достоинства купюр и количество кредитных карт.