– А ты и не пойдешь. Сейчас позвонишь Крестовскому и пообещаешь убрать Дайнеку, но не вздумай выполнить обещания. Держись от нее подальше.
Алена задумалась.
– Хочешь, чтобы она осталась жива?
– Да.
– А что я потом скажу Крестовскому?
– Не знаю.
– Я не могу позвонить сейчас, он не поверит. То не хотела, а то – раз, и согласна.
– Тогда позвони утром. И предупреждаю, – голос Монгола зазвучал угрожающе. – Если ты опоздаешь…
– Не опоздаю, не дура. Слишком хорошо тебя знаю, на тот свет не спешу. Только и у меня есть условие.
– Не в твоем положении.
– Если нет, звонить не буду, – твердо сказала Алена.
Монгол ненадолго задумался, потом наконец спросил:
– Чего хочешь?
– Ты должен выполнить то, что тебе поручил Крестовский.
– Сумка уже у меня.
– Знаешь, о чем я. И сумка здесь ни при чем.
– Тебе-то это зачем?
– Если не отыщешь и не привезешь, он заставит меня. А я не смогу.
Монгол обдумывал сказанное. Похоже, у него не было выбора.
– Хорошо. Как только все подготовлю, я сам ему позвоню. А ты позвонишь завтра. Если нет – найду и убью.
Глава 19
Якутско-Охотский почтовый тракт, Якутск
Октябрь – ноябрь 1806 года
Наконец установились морозы.
Старик якут велел выждать несколько дней, пока лед как следует схватится, однако Резанов не мог более ждать и 20 октября отправился со своим гавайским слугой Томори к реке Алдан.
Перебирались на другой берег с большим трудом. Во время рискованной переправы под ногами трещал лед, угрожая вот-вот проломиться. Тем не менее с Божьей помощью реку преодолели. Через три дня Николай Петрович Резанов достиг берегов могучей реки Лены и увидел прямоугольные бревенчатые башни Якутского острога.
За рекой его встретил весь город. В соборе отслужили молебен.
Проехавшись по захолустным улицам забытого Богом Якутска, командор увидел по большей части азиатские лица и тощих быков, запряженных в сани взамен лошадей. Строения – сплошь деревянные, грубые и невзрачные. Прямая улица только одна – от крепости до собора.
В губернаторском доме Резанову отвели лучшие комнаты. Хозяин озаботился состоянием камергера и, не желая брать на себя ответственность в случае его смерти, послал за врачом.
Выйдя из комнаты командора после осмотра, доктор покачал головой и доложил губернатору:
– В таком физическом состоянии никак нельзя было ехать верхом в такую погоду. Одна лишь сила духа этого упрямого человека довела его до Якутска. Другой умер бы уже на середине пути.
На протокольные мероприятия у Резанова не было сил. На несколько дней он слег, терзаемый лихорадкой и другими хворобами. А лишь только пришел в себя, но еще не имея сил работать с бумагами, занялся чтением. Из журналов в доме у губернатора отыскался только «Друг Просвещения» от 1805 года. Но и этой малости был рад Николай Петрович. Листая страницы, он будто возвращался к привычной жизни.
В тот день, когда Резанов почувствовал силы, чтобы подняться с постели, он приступил к работе, которой обязывала его государева служба. Написал несколько черновиков для донесений и писем, в том числе старому другу графу Нелединскому-Мелецкому.
Почистив о тряпицу перо и окунув его в чернильницу, командор начал:
«Г. Якутск, ноября 5 дня, 1806 года. Милостивый государь граф Юрий Александрович! Возвратясь из пределов Северо-западной Америки сентября 15-го в Охотский порт…»
Этот последний, на четырех листах черновик отнял все его силы. Откинувшись в кресле, Резанов устремил взгляд в окно, поверх заснеженных крыш и дымов, идущих из печных труб. И если бы только могла его душа, она тотчас бы вырвалась из груди и устремилась над просторами Восточной России, над водами Тихого океана к калифорнийскому берегу, где на высоком утесе в беленьком платьице его невеста Кончита смотрит за горизонт…
Николай Петрович нащупал под рубашкой мешочек, снял с шеи шнурок, развязал и достал подвеску. Положил перед собою на черновик. Желтый камень вдруг засиял, как осколок калифорнийского солнца.
Командор взял перо и на свободной нижней части черновика набросал склоненную головку, лицо и плечи Кончиты, а рядом нарисовал ее желтое солнце – бриллиантовую подвеску, которую она подарила ему при расставании.
Как только здоровье командора улучшилось, его одолели визитами.
Глава 20
Красноярск, наши дни
Все повторилось…
За окнами – темнота, Дайнека в той же комнате и опять говорит по телефону с Ломашкевичем. Он спросил:
– Где вы сейчас находитесь?
– В постели.
– Будьте любезны сообщить, в каком именно месте находится ваша постель… – вопрос смахивал на откровенное издевательство.
– В доме моей матери.
– Что вы там делаете?! Вы рехнулись?!
– Какое право… Вы не смеете так говорить со мной! – Дайнека притихла.
– Это право дали мне вы. Разве мы не договорились? С какой стати вы сбежали от машины сопровождения? Они, как последние идиоты, кружили по городу за машиной вашей подруги, чтобы под утро выяснить, что вас там нет!
– Ни от кого я не сбегала.
Ломашкевич чуть-чуть поутих, ограничившись предписанием:
– Так или иначе, из дома ни ногой до тех пор, пока не подъедет наша машина.
На часах было семь. Мама еще спала. Зинаида Дмитриевна по-прежнему сидела в кресле с ружьем.
– Неужели вы не ложились?
– Нет, – старуха не отрывала глаз от окна. – Как развиднеется – так и лягу.
– Сейчас прибудет охрана. Идите спать.
– А ты не указывай, лучше на работу собирайся.
В половине восьмого подъехала машина. Перебравшись из постели в коляску, мать проводила Дайнеку до двери. Зинаида Дмитриевна оттащила комод и, убедившись, что девушку сопровождают, поставила двустволку на место, в свой шифоньер.
Дайнека вышла из подъезда вслед за охранником. Во дворе стоял многоголосый ор. Еще вчера голые ветви деревьев покрылись тяжелыми черными хлопьями: бесчисленные полчища ворон трескуче кричали и вспархивали, перелетая с места на место.
В машине Дайнеку поджидал Ломашкевич.
– Сегодня вам необходимо уехать из города. Похоже, вы не понимаете, какая опасность вам угрожает. К тому же слова «осторожность» и «дисциплина» вам незнакомы.
– Какой вы зануда…
Ломашкевич поперхнулся: