Сети - читать онлайн книгу. Автор: Пол А. Тот cтр.№ 3

– Я все насквозь вижу, – сказал однажды Мелвин.

– Что видишь?

– Цифры, символы доллара, деревянные фигуры.

Связная речь иногда, как некачественная радиотрансляция, прерывалась шипением, треском статического электричества. Морис с отцом сидели на балконе, глядя на широкую панораму города, на многочисленные шоссе, запруженные «мерседесами» и БМВ. Отец прислонялся к перилам, куря трубку из кукурузного початка, и говорил:

– Мы вторглись на Филиппины, и они теперь нас преследуют. Навязали им жестяную культуру. И сами превратились в «улицу дребезжащих жестянок».

Морис чутко ловил моменты прояснения, хотя сигнал слабел с каждым днем. Отец совершенствовал навыки призрака, готовясь к моменту превращения в чистый свет.

– У тебя дети будут? – спросил он однажды. – Если бы кто-нибудь появился, я увидел бы сверху внуков.

– Сомневаюсь.

Отец нахмурился:

– Конечно. Для этого ж надо кого-нибудь трахнуть.

Как-то вечером Мелвин взмахнул своей трубкой:

– Меня это всегда забавляло. Невозможно поверить, что их до сих пор изготавливают. Господи Иисусе. Кто-то где-то целыми днями делает трубки из кукурузных початков. И наверняка считает, будто они сыплются с дерева, как яблоки или деньги. – Он проследил за ржавым «ягуаром», мчавшимся к Мерси. – Мне хочется помочь тебе, сын. Смотри, чтоб я никогда не застал тебя за курением кукурузной трубки.

Трубка выпала у него из руки. Он умер.

В данный момент Морис, оглянувшись вокруг, никого не увидел.

– Должно быть, Альцгеймер. Сам с собой разговариваю.

«Улица дребезжащих жестянок» – в конце XIX в. квартал на Манхэттене, где были сосредоточены музыкальные магазины, нотные издательства, фирмы грамзаписи, позднее ставший символом индустрии поп-музыки.

Он пошел на кухню, заглянул в газету. Без всякого удивления прочел о сокращении налоговых доходов штата. В городе Мерси, как всегда, проблемы.

Мерси [8] – Божья милость… История ему отлично известна, как и всем прочим. Прибрежное поселение «основал» в 1859 году неугомонный мужчина по имени Джозеф Мельник со своей женой по имени Мерси. Когда Джозеф, наконец, остановил повозку, она провозгласила: «Мы, выходцы из проклятого города Салема, [9] обязаны отдать долг Богу, назвав поселок Мерси. Пусть он оказывает Божью милость, но ничего не даст грешнику. Теперь, муж мой, прочти молитву».

Джозеф слез с повозки и, положив руку на сердце, принялся одновременно поддакивать и противоречить жене: «Молим Тебя, Господь, благословить это место, которое мы отыскали собственными силами и с Твоей помощью, малой или великой, хотя, скорей, малой. Благодарим Тебя, Боже всевышний. Аминь».

Это полублагословение записано в местной «Книге достопримечательностей». Книга, стоящая теперь на полке общественной библиотеки, удостоверяет, что все беды сыплются на город из-за пожелания прародительницы Мерси, чтобы он был разрушен в наказание за саркастическую благодарственную молитву Джозефа Мельника. Кое-кто даже утверждает, будто под христианский личиной Мерси пряталась ведьма. В доказательство указывали на побережье, которое по так и не установленным наукой причинам рыба обходит далеко стороной.

Население городка увеличивалось не благодаря браку Джозефа с бесплодной Мерси, а благодаря его связям с многочисленными местными индейскими женщинами. Мерси, считая детишек чистыми индейцами, пусть даже светловатыми, утверждала, что Господь проявит Свою силу, разрушив «языческое капище, которое очистит лишь сильный огонь». Как бы в подтверждение ее пророчеств Джозеф умер от сифилиса.

Через много лет один двоюродный брат предсказал, что во время надвигающейся тотальной войны потребуются колоссальные запасы марли. Чарльз Мельник, прапрадед Мориса, сообразил, что в Мерси в избытке имеется рабочая сила для производства бинтов.

Городок Мерси вступил в эпоху индустриализации и оставался звеном в цепочке национальных событии до крушения Советского Союза, после чего Мелвин понял, что нужда в бинтах отпала в связи со всеобщим, пусть даже временным, примирением. Он продал фабрику со всеми потрохами филиппинским дельцам, оставив последний склад региональному торговцу горючим, который тот использовал под хранилище. Город превратился в третьесортный курорт, где открывались массажные салоны, центры реабилитации для алкоголиков и наркоманов, кабинеты для промывания прямой кишки.

– Черт с ним, с городом, – сказал Морис.

– Он гибнет, – сказал Иона. – Точно так же, как твоя семейная жизнь.

Шейла знала, что Морис уже стоит на цыпочках в студии с кистью в руке. Чуяла его за работой, точно сама была краской, в которую окуналась кисть, щекоча кожу.

Если он снова любит меня, то надолго ли это на сей раз продлится? Начнутся ли легкие и крепкие поцелуи, поглощающие объятия и слияния?

Портрет – нечто большее, чем пытается доказать Морис, вроде тех игрушек, которые ей когда-то покупал отец в качестве компенсации за время, посвященное юридической практике.

В пять лет она приказала:

– Больше не надо игрушек. Они мне не нужны. Мне ты нужен.

– Детям нужны игрушки. Поэтому я так усердно работаю.

– Ну, так не работай.

Он по-прежнему приносил игрушки, они по-прежнему исчезали. Накапливались под кроватью, в углах и щелях, наконец, в коробке, которую она затолкала на верхнюю полку шкафа.

Впрочем, отец дал Шейле понять, что у каждого человека имеется свое тайное укрытие. Она научилась скрытно туда проникать, находя его там, впервые, к примеру, увидев у окна в гостиной. Он просто стоял и смотрел.

– Ты чего? – спросила она.

– Хорошо бы, чтоб снег пошел.

Живя с отцом и матерью в Калифорнии, она долго раздумывала над этим ответом.

Игрушки прибывали. Ей хотелось слушать вместе с отцом его любимые джазовые записи, а он вместо этого уносил их к себе в кабинет, закрывал дверь. Музыка пела о том, о чем он никогда не говорил.

Шейле было восемь лет, когда разразился кризис. Шел август, родители неделю не разговаривали друг с другом. Отец все чаще ждал снега. Как будто надеялся, что тучи его выдохнут, словно пляшущие дождевые капли – снежный вздох. Мать все больше времени проводила в саду, резкими рывками выпалывая сорняки.

Однажды за обедом Шейла, наконец, спросила:

– Вы что, развелись?

Отец взглянул на мать и сказал:

– Ну как? Развелись?