Источник - читать онлайн книгу. Автор: Айн Рэнд cтр.№ 180

— Каком запрете?

— Ты прекрасно знаешь. Вот я и говорю: каждая газетёнка, чёрт бы их все побрал, даже самая паршивенькая, все радиостанции, только не «Знамя»! Все поголовно, кроме газет Винанда! Что мне сказать читателям? Как им объяснить? Так ты обходишься с собратом по перу?

— Ничего не понимаю.

— Ты что, не знаешь, что Гейл запретил своим репортёрам освещать церемонию? Что завтра мы не даём никакой информации, ни единого фото, ничего, кроме двух строчек на последней полосе?

— Нет, — ответила она, — я не знала.

Он с удивлением увидел, как она резко дёрнулась в сторону. Она сунула бокал с шампанским в руку первому попавшемуся на пути человеку, которого приняла за официанта, и сквозь толпу направилась к Винанду.

— Давай уйдём, Гейл.

— Да, дорогая.

Не веря себе, она стояла посреди гостиной в его пентхаусе и думала, что теперь здесь её дом и это прекрасно.

Он наблюдал за ней, не обнаруживая желания заговорить, дотронуться до неё. Достаточно было видеть её здесь, в его доме; он доставил её сюда, поднял высоко над городом, и эта минута принадлежала только ему.

Доминик медленно двинулась через гостиную, сняла шляпку, прислонилась к столу. Она с удивлением подумала, что её обычная немногословность, привычная сдержанность здесь, перед ним, оставили её, её тянуло открыться, искренне, просто всем поделиться, что было бы немыслимо с кем-нибудь другим.

— В конечном счёте, Гейл, ты добился своего — женился, как хотел.

— Да, пожалуй, так.

— Подвергать тебя испытанию было бесполезно.

— В общем да. Но я не слишком тяготился.

— Не слишком?

— Нет. Если такова была твоя воля, я должен был сдержать обещание.

— Но ты был всей душой против?

— Безусловно. Ну и что? Только поначалу было трудно — когда ты заявила об этом в машине. Потом я был даже рад.

Он говорил спокойно, откликаясь на её открытость. Она знала, что выбор он оставит за ней, последует её манере — промолчит или признает всё, что она пожелает.

— Почему рад?

— А ты не заметила своей ошибки, если, конечно, это была ошибка? Ты не заставляла бы меня страдать, если бы я был тебе совершенно безразличен.

— Нет. Ошибки не было.

— Ты умеешь признавать поражение, Доминик.

— Наверное, меня заражает твой пример, Гейл. Я хочу тебя поблагодарить.

— За что?

— За то, что ты не распространяешься о нашем браке в своих газетах.

Он испытующе посмотрел на неё и улыбнулся:

— Не в твоём стиле благодарить за это.

— Не в твоём стиле поступать так.

— Я должен был. Но думал, ты рассердишься.

— И рассердилась бы, но не вышло. Я не сержусь, я тебе признательна.

— Можно ли быть признательным за признательность? Не знаю, как выразить, но именно это я испытываю, Доминик.

Она посмотрела вокруг. От стен отражался мягкий свет. Освещение было частью интерьера, сообщая стенам ещё одно качество. Она подумала, что за этими стенами есть и другие комнаты, комнаты, которых она ещё не видела, но которые принадлежали теперь ей.

— Гейл, я не спросила, что мы будем делать? Куда-нибудь поедем? У нас будет медовый месяц? Смешно, но я ещё не думала об этом. Думала только о свадьбе и ни о чём больше. Как будто всё этим и кончалось, а дальше всё будет зависеть от тебя. Тоже не мой стиль, Гейл.

— Твоя покорность — плохой знак, не в твою пользу.

— Но может быть и в мою — если мне она нравится.

— Может быть. Но только на время. Нет, мы никуда не едем. Если, конечно, ты не захочешь.

— Нет.

— Тогда мы остаёмся здесь. Опять исключение из правила. Тоже правило, только для нас с тобой. Отъезд всегда был бегством — для нас с тобой. На сей раз мы не бежим.

— Да, Гейл.

Когда он обнял её и поцеловал, она согнула руку в локте и положила ладонь на своё плечо, так что щека коснулась увядшего жасминового букета на запястье, аромат ещё держался — нежное напоминание о весне.

Войдя в спальню, она обнаружила совсем не то место, которое было запечатлено на страницах бесчисленных журналов. На месте стеклянной клетки была сооружена комната без единого окна. Она была освещена, работал кондиционер, но снаружи не проникали ни свет, ни воздух.

Она лежала в его постели и прижимала ладони к гладкой холодной простыне, чтобы не дать рукам протянуться к нему. Но её скованность и безразличие не пробудили в нём гнев. Он понял. Он рассмеялся. Она услышала его слова — жёсткие, прямые, насмешливые: «Так не пойдёт, Доминик». И поняла, что не в силах удержать преграду. Ответ на его слова она ощутила в собственном теле — это была готовность, приятие, влечение. Она подумала, что причина не в желании, даже не в половом акте; мужчина воплощает жизненную силу, а женщина откликается только на эту изначальную мощь, слияние их тел будет простым свидетельством этой мощи, и подчинялась она не этому человеку, а той жизненной силе, которая забилась в нём.

— Ну? — спросил Эллсворт Тухи. — Теперь тебе ясно?

Он стоял, небрежно прислонясь к спинке стула, на котором сидел Скаррет, и уставясь на корзинку, полную корреспонденции.

— Нас завалили письмами, Эллсворт. Ты бы видел, как его называют. Почему он не дал материал о своём бракосочетании? Чего он стыдится? Что скрывает? Почему не венчался в церкви, как порядочный человек? Как мог жениться на разведённой? Вот что всех интересует. Тысячи писем. А он не хочет видеть эти письма. И это Гейл Винанд, человек, которого называют барометром общественного мнения.

— Именно так, — сказал Тухи. — Такой он человек.

— Вот, например. — Скаррет взял одно письмо и прочёл вслух: — «Я порядочная женщина, мать пятерых детей, и теперь убедилась, что не следует воспитывать детей на примере вашей газеты. Четырнадцать лет я выписывала её, но теперь, когда вы показали себя недостойным человеком, которому наплевать на священный институт брака, который спокойно вступает в связь с падшей женщиной, женой другого, которая и обручается-то в чёрном платье, как, впрочем, и пристало в её положении, я больше не собираюсь читать вашу газету, вы — дурной пример для детей, и я в вас сильно разочаровалась. Искренне ваша миссис Томас Паркер». Я прочитал ему это письмо. Он посмеялся.

— О-хо-хо, — только и сказал Тухи.

— Что в него вселилось, Тухи?

— Ничего, Альва. Наружу вышла наконец его подлинная натура.

— Между прочим, знаешь, многие газеты раскопали старый снимок Доминик — голую статую из того чёртова храма, вмонтировали его в репортаж о бракосочетании якобы как свидетельство привязанности миссис Винанд к искусству. Вот подлецы! Подонки, они хотят посчитаться с ним. Интересно, кто подсказал им идею?