Средний путь. Карибское путешествие - читать онлайн книгу. Автор: Видиадхар Сураджпрасад Найпол cтр.№ 52

У него в руке оказался клочок бумаги — его сунула молодая голландка. Она смотрела перед собой и улыбалась. На бумаге был женский профиль, как на рисунках школьниц.

«И что мне с этим делать? — спросил он, — Я просто вот держал руку, и нате — письмо. И что с этим делать?» Он засунул его в полосатый красный носок и прошептал: «Это выпад?»

«Господи, — сказал он потом, — как же я сегодня весь день страдал!»

Пропавший мальчик. В Западной Африке люди называют себя черными. В Вест-Индии некоторые, неустанно пытаясь сделать черное белым, считают, что это слишком в лоб: говорить так значит отрицать эволюцию. В разных регионах придумывают разные эвфемизмы: в Суринаме мне цитировали описание потерявшегося негритенка, которое появилось в газетной колонке «Пропало/Найдено»: ееп donkerkleurige jongen met kroes haar — мальчик с темным цветом лица и вьющимися волосами.

Эдуард Брума, негр-адвокат около тридцати пяти лет

— лидер националистов и человек, о котором в Суринаме говорят больше, чем о ком бы то ни было. Он темно-коричневый, среднего роста и сложения, с необычайно впечатляющим лицом: лоб с легкостью собирается складками над переносицей, а его высокие брови круто выдвигаются вперед над глубоко посаженными горящими глазами. Когда он едет по Парамарибо в своем монструозном зеленом «шевроле», мужчины и мальчики машут ему, и в этих приветствиях присутствует слегка заговорщицкий дух: хотя националистическую агитацию разрешено вести открыто, националисты не занимают официальных должностей, и их движение имеет несколько подпольный характер. Однажды на улице я видел, как женщина среднего возраста схватила доктора Эрселя за рукав и шепотом поздравляла.

Националистическое движение началось в Амстердаме — городе, знакомом всякому образованному суринамцу. Сам Брума провел там семь лет. Ему там понравилось, и он утверждает, что его движение не питается от расовых обид и не направлено против какой-либо расовой группы. Не все сторонники Брумы — это в основном негры — согласятся с этим, не согласятся и голландцы в Суринаме. И трудно представить, как можно избежать расового чувства, когда культурная проблема, беспокоящая Бурму и его сторонников, — это в сущности проблема негра в Новом Свете. В Тринидаде и Британской Гвиане мало кто вообще понимает, что такая проблема существует, и к чести националистов Суринама надо сказать, что они смогли донести ее до сведения общественности без впадения в крайности, без «назад в Африку» ямайских растафари или негров-мусульман в США. В то же время некоторые их идеи могут напугать добропорядочных граждан и привести к крестовому походу против тех, кто их разделяет. Их взгляд на христианство историчен: они считают его такой же частью европейской культуры, как и голландский язык.

Но чем заменить христианство, которое для вест-индца не просто вера, а достижение? Усвоением африканских культов, которые в каком-то виде еще бытуют среди буш-негров? Принятием ислама? Но невозможно по приказу сменить ни религию, ни язык. Негритянский английский не заменит развитого языка. Буш-негры очень интересный и кое в чем даже достойный восхищения народ, но между этими лесными обитателями и образованным суринамцем не может возникнуть взаимопонимание и глубокая симпатия. Получается, что решение этой проблемы либо может быть только насильственным и навязанным, либо вообще не может существовать. И возможно, никакого решения и не нужно — нужно лишь глубокое осознание того, что культуры и страны существуют за пределами белых метрополий, за пределами Европы и Америки. Достичь такого понимания непросто. Ибо насколько сильней христианство почитается на Ямайке, чем, скажем, в Лондоне, настолько же острей в вест-индской колонии проявляется присущий метрополии провинциализм: для добропорядочного вест-индца Италия — страна настолько же чуждая и нелепая, как Япония или Нигерия.

Трудно сказать, смогут ли националисты способствовать развитию такого понимания в Суринаме, не соскальзывая в бесплодный черный расизм. То, что они увидели проблему с такой остротой, на мой взгляд, связано как ни парадоксально, с их голландским наследием, прежде всего с их голландским языком. Английский принадлежит всем, кто на нем говорит. Голландский настолько явно принадлежит голландцам, что тот житель колоний, кто говорит на нем как на родном языке, не может не поразиться странности ситуации, которая для британского вест-индца естественна и правильна. Говоря на языке, который почти не понимают во внешнем мире, голландцы стали великими лингвистами. Суринамцы тоже. Английский, голландский, французский, «негеренгелс» — вот языки, на которых говорит образованный суринамец, и к этому списку индиец добавляет хинди, а яванец яванский. Получая доступ к столь многим мирам, суринамец не настолько заражен колониальным провинциализмом, как житель Британской Вест-Индии, и способен к более объективному взгляду на свое положение.

Язык, который растет. Я показал Корли перевод Уайта, который сделал Эрсель, и увидел, что это произвело на него впечатление, хотя он и не поддерживает националистов. Он перечитал текст. «Gendri, — сказал он наконец, — Что это за слово? Не знаю, что оно значит. Оно существует только двадцать четыре часа».

Недалеко от международного аэропорта Зандерей есть деревня буш-негров под названием Берлин. Корли, Терезия и я поехали туда в субботу днем — не чтобы повидать буш-негров, которые, обитая в такой близи от столицы, переняли городские манеры, развратились и перестали быть настоящими лесными жителями, а ради ручья с черной водой — эти ручьи с черной водой в белоснежном песке заменяют суринамцам пляжи, которых на грязном южно-американском побережье не предусмотрено. Мы гребли по усеянной лилиями воде, солнце било сквозь ветви деревьев, превращая «эту кока-колу» (выражение одного суринамца) в вино. Терезия, прекраснее, чем натурщицы Рембрандта, довершала это рембрандтовское полотно.

Позже мы прошли по деревне, в которой ничего не указывало на то, что это деревня буш-негров. Вдоль грунтовой дороги стояли деревянные дома в голландском стиле, местами обнесенные изгородью; тут была даже закусочная с парой рекламных щитов. Двое голых детей катались в пыли, остальные все были одеты. Ближе к концу улицы мы услышали барабаны. Терезия мгновенно проснулась. Она побежала во двор и стала наводить справки на «негеренгелс»; получила в ответ оскорбленные реплики на голландском и вернулась к нам со словами «Hit iss in de bos» [11] . Мы отправились в bos.

Буш начинался в самом конце улицы. И там, в конце короткой петляющей в траве дорожки, в небольшом сарае, покрытом рифленым железом, были танцоры. Корли нервничал; он сказал, что слышал, как люди говорили: «К кому эти бакра (белые, чужаки) приехали? Чего они хотят?» Но мужчины и женщины, которые не танцевали, были достаточно приветливы, и мы сели на скамье на улице и стали смотреть. Виски передавали от зрителей к танцорам и обратно; пиво тоже, в стаканах. Барабанщики, музыканты с жестянками и музыканты с палками сидели в конце сарая, а перед ними, как перед алтарем, выступали танцоры, и каждый человек был погружен в свой отдельный танец: один исполнял что-то вроде казацкой пляски, другой сидел на корточках и танцевал только на цыпочках, старая женщина, закрыв глаза, делала стилизованные сексуальные движения. Пыльные ноги танцоров зрители постоянно отирали мокрыми веточками.