Тайный советник нажал рычажок, спрятанный в ручке
деревянного стула, и из подлокотников гостевого кресла вдруг выскочили два
металлических штыря, сомкнувшись перед Митиной грудью. Вскрикнув от удивления,
он вынырнул из-под них на пол и отполз от бешеного кресла подальше.
— К чему это?
— А к тому, душа моя, что взрослый человек, в отличие от
ребенка, освободиться из сих стальных объятий никак не может. Я же еще и
ремешками пристегиваю — наверху и у ног, чтоб без дрыганья.
— И что же дальше?
— А дальше вот что.
Маслов повернул рычажок еще раз, и кресло вместе с квадратом
паркета поползло вниз. Однако утопло в дыре не целиком — верхняя половина спинки
осталась торчать над полом.
— Ух ты! — подивился Митя. — Но зачем нужно это инженерное
приспособление?
— Сейчас покажу. Посмеиваясь, Прохор Иванович взял гостя за
руку и повел из комнаты в узкий коридорчик, оттуда по винтовой лестнице в
подвал. За железной дверью располагалось безоконное помещение с голыми
каменными стенами. Посередине торчал деревянный помост, на котором Митя увидел
нижнюю часть спустившегося сверху кресла.
От стены отделилась сутулая тень — длиннорукий человек в
засаленном камзоле, со сплетенными в косицу желтыми волосами.
— Здравия желаю, ваше превосходительство! — гаркнул он
оглушительным голосом. — А кресло-то пустое! Нет никого! Это как?
В руке у громогласного Митя разглядел плетку с семью
хвостами и поежился. Вон оно что…
— Это экзекутор, — объяснил Маслов. — Имя ему Мартын Козлов,
а я зову его Мартын Исповедник. Орет он оттого, что глух как пень. Это для
секретных дел качество преполезное.
Повернулся к экзекутору и тихо сказал, явственно шевеля
губами:
— Проверка, Мартынушка, проверка. Работа ближе к вечеру
будет.
— А-а, — протянул длиннорукий и кивнул на Митю. — Это кто,
родственник ваш?
— Внучок, — не моргнув глазом, соврал советник и потрепал
Митю по волосам. — Иди пока, Мартын, отдыхай.
Подвел Митю к помосту, стал показывать.
— Гляди, сиденье с кресла снимается. Вот так. Потом с
попавшей в сей силок особы стягиваются портки или же задирается платье, это уж
смотря по принадлежности пола. И начинается работа. Я увещеваю в верхней
комнате, словами, и с надлежащей вежливостью, ибо персоны-то всё непростые,
благородного звания. А Мартын увещевает снизу. Иной раз, — Прохор Иванович
подмигнул, — и согрешишь, если баба нестарая да в обмороке сомлеет. Спустишься,
снизу на нее поглядишь. Больше ни-ни, упаси Господь. Ну рукой погладишь, это
бывает.
— Их вон той плеткой секут, да? — боязливо показал Митя на
страшное семихвостое орудие.
— Когда разговор легкий — к примеру, с дамой по
сплетническому делу — то прутиком. Если же надо от человека ответ на важный
вопрос получить, то, бывает, и семихвосткой. Покается твой капитан-поручик, как
на исповеди.
Митя вспомнил, как Зефирка преображенца за палец цапнула, а
тот решил, что крыca, и все равно нисколько не испугался, руки не отдернул.
— А если не расскажет? Пикин, он знаете какой.
Спросил больше для порядка. Сам-то, конечно, понимал, что
расскажет Пикин, никуда не денется. Один раз, тому три с лишком года, Митю тоже
высекли. Братец Эндимион подстроил: разбил каминные часы, а свалил на
маленького, благо тот еще пребывал в безмолвии. Митя хотел снести муку
стоически, как Муций Сцевола, да не вышло — орал от боли благим матом. Так то
розги были, и секли легонько, по-детски, а тут вон как. Всё на свете
расскажешь.
— Ну, а если ему моченой в соли семихвосточки мало будет, —
сладко сказал Маслов, — то у Мартына для таких молчунов еще тисочки есть
знатные, на чувствительные отростки фигуры. Такому кобелю, как Пикин, в самый
раз будут. Запоет соловьем.
При чем тут тисочки и почему Прохор Иванович назвал
преображенца кобелем, Митя не понял. Если ругаются, то обычно говорят про
плохого человека «пес» или «собака». Если совсем осерчают — «сука».
— Сначала мы с Мартыном его в мягкость введем, — объяснял
далее тайный советник. — Ты пока в тайнике посидишь. Видал в гостиной зеркало?
Оно с той стороны пустое, и преотлично всё видно. А как Пикин дозреет, крутить
начнет да юлить, я тебя кликну. Освежишь ему воспоминания. Не робей. —
Начальник Секретной экспедиции щелкнул Митридата по носу. — Им, голубчикам,
теперь не до того будет, чтоб с тобой квитаться. Только не струсь.
Легко сказать «не струсь». Стоя в каменном закутке за
зеркалом, Митя чувствовал себя не как привык — маленьким взрослым среди больших
детей, а крошечной щепочкой, которую закрутил-завертел злой водоворот. Сколько
ей, бедной, ни тщиться, самой из сей пучины не выбраться и ее неведомых законов
не познать.
Когда тайный советник наконец ввел в гостиную вытребованного
капитан-поручика, Митя уже весь извелся. Прохор Иванович хвастал, что к нему
никто опаздывать не смеет, загодя являются, а Пикин посмел — чуть не на полчаса
припозднился.
— Вот и славно, драгоценный Андрей Егорыч, что вы к старику
заглянули, не побрезговали, — фальшиво добродушным голосом приговаривал Маслов,
ведя гостя к креслам.
— К вам, ваше превосходительство, попробуй не приди — в
цепях приволокут, — ответил злодей.
Через стекло было хорошо видно, как блеснули в беззаботной
улыбке белые зубы.
— Ну уж так-таки в цепях. Наговаривают на меня злые языки, —
хохотнул начальник Секретной экспедиции. — В цепях ко мне государственных
преступников водят. Вы разве из их числа?
Пикин дерзко глянул на тайного советника сверху вниз.
— Государственный преступник — фигура непонятная. Бывает,
что сегодня ты преступник и на тебя охота, а завтра, глядишь, всё поменялось:
охотники, что тебя атукали, сами в железах.
— Про охотников это вы интереснейшую аллегорию привели,
господин капитан-поручик. — Маслов за рукав повел офицера к нужному креслу. —
Присаживайтесь, нам найдется, об чем потолковать.
Гвардеец поклонился:
— Благодарю. Но при столь высокой особе сидеть не смею.
— Так я сам тоже сяду. Прошу покорно запросто, без чинов.
Сами видите, не в кабинете принимаю, в гостиной. Стало быть, вы для меня гость.
Пока что.
Последние слова были произнесены совсем другим тоном, и
бровки Прохора Ивановича грозно сдвинулись. Однако Пикин и тут не испугался.