Пока читал, прослезился от чувств, промокнул манжетом глаза.
— Ну-ка, премудрый Митридат, повтори. Да гляди, ни слова не
выпусти. Сможешь?
Чего ж тут мочь? Митя повторил, не жалко. Светлейший следил
по бумажке.
— Ага! Всё в точности! Как по-писаному! — взликовал он. —
Видишь, Еремей? Буду ей писать, моей душеньке, а письмеца никто не выкрадет, не
трясись. Если что — малец сам выдумал, всегда отпереться можно. Старуха мне
поверит. Да еще гляди. — Зуров взял Митю за плечи, повернул и так, и этак. —
Волосья ему подвить, хитончик пошить, сзади крылышки из кисеи — будет Купидон.
Еще можно малый лук золоченый, со стрелами.
Тут Метастазио заволновался, стал шипеть Фавориту в ухо.
Митя отошел — пускай себе секретничают, не очень-то и нужно.
Всё не мог опомниться от приключившегося жизненного
переворота. Куда прислониться? У кого спросить совета?
Побродил по зале, повздыхал и пристроился подле знакомого
старичка — все ж таки не совсем чужой, больше часа бок о бок простояли.
— С милостью вас, — сказал тот и присел на корточки, чтоб
быть вровень с Митиным лицом. — Кто рано начинает — высоко взлетает. Может,
когда-никогда выдастся оказия, и за меня словечко замолвите? Третью неделю
паркеты топчу, всё никак не протолкаюсь. А дело у меня, сударь мой, вот какое…
И завел что-то про младшего сынка-недоросля, но так долго и
подробно, что Митя скоро отвлекся — стал за мартышкой наблюдать. Очень уж
затейная была, бестия, пронырливая. Понравился ей чем-то кофейный генерал,
застыла она перед ним, уставилась снизу вверх своими блестящими глазенками,
морщинистый палец в рот засунула — ну прямо по-человечьи.
— Ой, берегись, Михаила! — весело предупредил Фаворит. —
Зефирка у меня влюбчивая. Гляди, не попользуйся девичьей слабостью. Обрюхатишь
— жениться заставлю.
Генерал княжьей шутке обрадовался, ответил в тон:
— Так ведь это, Платон Александрыч, от приданого зависит,
какое пожалуете. А то и женюсь, ей-богу.
Наклонился к скотине и представил ей пальцами козу. Зефирка
застеснялась, генералову руку своей лапкой пихнула, головенку вбок отвернула, а
сама на героя глазенками так и стреляет. Все давай смеяться мартышкиной
кокетливости. Она того пуще законфузилась, опустилась на четвереньки,
попятилась и вдруг как спрячется ближней даме под пышную юбку.
Что тут началось! Дама стоит ни жива ни мертва, только
приседает да повизгивает. Публика корчится от хохота, громче всех заливается
сам Фаворит.
А Мите даму жалко. Каково ей? Не юбки же задирать, чтоб
животное выгнать? И рукой через жесткие фижмы тоже не достанешь.
— Ай, ай, — причитала бедная. — Перестань! Миленькая,
Зефирочка! Ай, что ты делаешь!
Хотела к выходу просеменить, но чуть не упала. Видно,
мартышка ей в ноги вцепилась — ни шагу не ступишь.
Митя увидал, что у несчастной пленницы по лицу текут слезы,
даже мушка со щеки отклеилась, вниз поплыла. Неужто никто не поможет, не
заступится? Что ж, тогда на помощь ей придет рыцарь Митридат.
Он подбежал, тоже встал на четвереньки, приподнял край
парчового платья и пролез под проволочный каркас.
Там было темно, тесно и пахло звериным запахом — надо
думать, от Зефирки.
Хохот из многих глоток, когда лиц не видать, звучал
жутковато, будто свора собак осипла от заполошного лая. Ну и пускай их хохочут.
Мартышка скрючилась, обхватив белеющую во мраке полную ногу.
Не исцарапает? Нет, обрадовалась избавителю — обняла его за шею, и он полез
обратно, стараясь не слишком высоко поднимать юбку от пола.
Митю встретили рукоплесканьями и шутками. Шутки были
взрослые, несмешные. Митя умел их распознавать по особенному тону, каким сии
mots произносились, и в смысл не вникал — пустое.
— Мал, да удал! Везде побывал, все повидал!
— Одним махом двух нимф услаждахом!
— С новым галантом вас, Марья Прокофьевна!
Право, как дети малые.
Зефирка ручонки расцепила, скользнула на пол, да и замерла,
очарованная пряжкой на Митином башмачке. Цветные стеклышки так переливались,
так сверкали — заглядение.
Потрогала, подергала, потом вдруг как рванет!
— Отдай!
Куда там. Коварная тварь сунула трофей в зубы и припустила
прочь на всех четырех лапах, ловко лавируя меж ног.
— Пиши пропало, — сказал старичок-сосед. — Что пряжка,
третьего дня эта поганка у меня с груди звезду Александра Невского уперла!
Любит, сволочь, блестящее. Хотел у его светлости попросить, чтоб отыскали, да
не осмелился. Жалко, беда! С алмазами была звезда-то…
А Митя взглянул на осиротевший башмак, еще недавно столь нарядный
и прекрасный, — слезы брызнули. Ну, проклятый Cercopithecus[4] из семейства
приматов, нет такого закона, чтоб у дворянских сыновей пряжки воровать!
И ринулся в погоню — тоже на четвереньках, ибо так
обсервация лучше.
Ага, вон ты где, за лаковыми ботфортами! Зефирке игра в
догонялки, похоже, понравилась. Она оборачивалась, корчила рожи, в руки не
давалась.
От ботфорт к палевым чулкам; потом к старомодным башмакам с
высокими красными каблуками; потом под кресло. Чуть-чуть не поспел за юбчонку
ухватить, выскользнула. Но дальше прятаться Зефирке было негде: голый паркет,
стена, боковая дверь.
Попалась!
Митя поднялся, растопырил руки.
— А ну, дай!
Мартышка вынула пряжку изо рта, сунула под мышку и вдруг
отмочила штуку: подпрыгнула, повисла на дверной ручке, и дверь приоткрылась.
Подлая воровка шмыгнула в темную щель, исчезла.
Ну нет, шалишь! Митридат Карпов от поставленной цели не
отступится.
Митя оглянулся назад — одни спины, никто не смотрит. Стало
быть, вперед, в погоню.
Зефирка ждала на том конце большой, с завешенными окнами
комнаты. Задрала юбку, махнула хвостом, для которого в панталончиках имелся
особый вырез, и побежала дальше — но не слишком споро, будто не хотела, чтоб
преследователь совсем отстал.