Познать женщину - читать онлайн книгу. Автор: Амос Оз cтр.№ 49

И как только вспомнил он о Нете, пронзило его ослепительно-острое осознание того, что спасением своей жизни он обязан ей. Именно она не дала ему на этот раз отправиться в Бангкок, чего он в глубине души страстно желал. Если бы не ее скрытое упрямство, капризная интуиция, провидческий дар, доставшийся ей вместе с «лунной» болезнью, то вместо Йокнеама Осташинского он, Иоэль, лежал бы в герметичном цинковом гробу где-то во чреве гигантского самолета «Джамбо» компании «Люфтганза», летящего сейчас в темноте над Пакистаном или Казахстаном, по пути из Таиланда во Франкфурт, а оттуда — в израильский аэропорт Лод, а оттуда — на то самое кладбище в скалистых горах под Иерусалимом, где Накдимон Люблин насморочным голосом прочтет по нему поминальную молитву кадиш, смешно перевирая арамейские слова. Только благодаря Нете он спасся от той поездки. От паутины соблазна, что раскинула для него та женщина. И от той судьбы, которую уготовил для него этот округлый, жестокий человек, называвшийся по временам, когда возникала необходимость чрезвычайной связи, его братом.

Наконец Патрон произнес:

— Хорошо, спасибо, — положил трубку и обратился к Иоэлю, продолжив фразу точно с того места, где она была прервана десять минут назад, когда задребезжал обшарпанный телефон: — Но теперь все закончено. И я бы хотел, чтобы мы немедленно распрощались.

— Минутку, — сказал Иоэль, проводя, по привычке, пальцем между шеей и воротничком рубашки. — Я ведь сказал: у меня есть предложение.

— Спасибо, — ответил Патрон. — Слишком поздно.

— Я, — Иоэль предпочел пропустить обиду мимо ушей, — готов добровольно отправиться в Бангкок и выяснить, что же там случилось. Хоть завтра. Хоть этой ночью.

— Спасибо, — повторил Патрон, — но у нас уже все в полном порядке.

За его усилившимся акцентом Иоэлю почудилась легкая насмешка. Или сдержанный гнев. А может, всего лишь нетерпение. Некоторые слова он подчеркнуто произносил на французский манер, с ударением на последнем слоге, как будто кокетничал, пародируя новоприбывшего репатрианта из Франции. Патрон поднялся и заключил:

— Не забудь передать моей любимой Нете, чтобы позвонила мне вечером домой по поводу того дела, о котором мы с ней говорили.

— Погоди, — не сдавался Иоэль, — хочу, чтобы ты знал: я готов сейчас взвесить возможность частичного возвращения на работу. Быть может, на полставки. Скажем, в отдел аналитических исследований? Или наставником молодых, проходящих стажировку?

— Я же сказал, товарищ: у нас все в полном порядке.

— Или даже в архиве. Мне безразлично. Мне кажется, я еще могу быть полезен…

И покинув уже кабинет Патрона, шагая спустя две минуты по коридору, грязные стены которого наконец-то покрыли звукоизолирующим материалом и дешевыми пластмассовыми плитами под дерево, вспомнил Иоэль насмешливый голос Акробата, сказавшего ему здесь совсем недавно: «Любопытство сгубило кошку». Он зашел в комнату, где сидела Ципи, и, бросив:

— Позволь-ка мне на минуту, я потом все объясню, — схватил трубку внутреннего телефона, стоявшего на ее столе, и почти шепотом спросил у человека, сидевшего за стеной: — Скажи мне, Ирмиягу, что я сделал?

Не торопясь, по-учительски терпеливо ответил Патрон:

— Ты спрашиваешь, что сделал? — и продолжил, словно диктуя стенографисткам формулировки протокола: — Пожалуйста. Получай ответ. Ответ, который тебе уже известен. Ты и я, товарищ, мы оба дети-беженцы. Те, из кого фашисты делали мыло. Они рисковали своими жизнями, чтобы спасти нас от нацистов. Они тайком перебросили нас сюда. И еще они воевали, были ранены, погибали, чтобы создать для нас Государство Израиль. И подали его нам на блюдечке с голубой каемочкой. Они подняли нас прямо из грязи. И оказали нам великую честь — поручили работу на самом ответственном участке. В святая святых. Это ведь к чему-то обязывает, не так ли? Но ты, товарищ, когда в тебе возникла нужда, когда тебя позвали, начал считаться: мол, пусть пошлют кого-нибудь другого. Пусть пойдет один из них. Вот и послали. Так что будь добр, отправляйся домой и живи с этим. И не звони нам по три раза на день с вопросом: когда похороны? Жди сообщения в газетах.

На автомобильную стоянку Иоэль вышел, хромая из-за того утреннего ушиба, который заработал когда наткнулся на тумбочку. Почему-то, как мальчишка, получивший трепку, он уж слишком припадал на ушибленную ногу, будто пострадал всерьез. Минут двадцать или двадцать пять он, хромая, раз за разом обходил всю стоянку, дважды, а то и трижды осматривая каждый автомобиль, тщетно пытаясь отыскать свой собственный. Раза четыре возвращался он на то место, где поставил свою машину, но так и не понял, что же произошло. Пока не сообразил наконец, что приехал не на своей машине, а на голубом «ауди» Кранца, и вот этот автомобиль прямо перед ним, на том месте, где он его и оставил.

Приятно светило зимнее солнце, дробясь в заднем стекле на множество ослепительных искр.

Так вот более или менее примирился он с мыслью, что эта глава его жизни закончилась. Что никогда вновь не войдет он в это здание, старое, скромное, окруженное высоким каменным забором, схоронившееся за густыми кипарисами, затерявшееся среди новых, куда более высоких строений из бетона и стекла. Его кольнуло сожаление: один шанс упущен безвозвратно; не единожды на протяжении двадцати трех лет службы хотелось ему протянуть руку и удостовериться раз и навсегда, что кто-то бросает время от времени монетку в прорезь голубой копилки для сбора пожертвований в Еврейский национальный фонд. Той копилки с надписью-призывом и картой, что стоит в кабинете Патрона. Вот и этот вопрос останется без ответа…

Ведя машину, Иоэль размышлял об Акробате, о Йокнеаме Осташинском, который вовсе не был похож на акробата. Скорее, походил он на зубра-аппаратчика, ветерана Социалистической рабочей партии, эдакого рабочего с каменоломни, с течением времени ставшего боссом районного масштаба в крупной строительной компании. Человек лет шестидесяти, с брюшком, напоминающим тугой барабан. Однажды, семь или восемь лет назад, допустил Акробат ошибку, которая могла дорого ему стоить. Иоэль приложил все усилия, чтобы вызволить его из беды, и сумел, не прибегая ко лжи, сделать это. Однако потом выяснилось, что (как это обычно бывает с людьми, которые не в состоянии отплатить добром за добро) Осташинский затаил против Иоэля кислую, мелочную злобу и стал распространять о нем недоброе мнение: важничает, строит из себя благородного принца. «И в то же время, — размышлял Иоэль, медленно продвигаясь в автомобильной пробке, — если вообще в моем случае применимо слово „товарищ», он был моим товарищем». Когда Иврия погибла и Иоэль был срочно отозван из Хельсинки и прибыл в Иерусалим за несколько часов до похорон, он обнаружил, что все необходимое сделано. Хотя Накдимон Люблин прогнусавил, что вообще этим не занимался. Спустя два дня Иоэль стал выяснять, сколько должен и кому, не поленился проверить копии квитанций и в «Погребальном братстве», и в отделе траурных газетных объявлений. Обнаружив, что всюду заказчиком выступал некий Саша Шайн, он позвонил Акробату и спросил про расходы, на что Осташинский, обидевшись, грубо, по-русски, ответил ему: «А пошел бы ты к такой-то матери, Иоэль».