В конце коридора они сворачивают направо, в проход поуже. Человек у окна разглядывает их недоверчиво, а может, просто утомленно.
— Чех, — говорит Богдан. — Их здесь много, вы ж понимаете.
Группа мужчин стоит посреди коридора, голоса громко хлещут в спину. Цыгане. Их разговоры распадаются, едва Богдан и Васко останавливаются перед открытой дверью. Взгляды отнюдь не гостеприимные. Богдан кивает им и проходит в комнату. Васко — за ним. Татьяна следует по пятам, держа Алекса за руку. И запах. Этот запах вытеснил из комнаты всякое подобие свежести: кипящая похлебка, лук и чеснок, скверная говядина, сильно наперченная и чуть подгорелая еда. Яна усилием воли заставляет себя разглядывать эту комнату. В правом углу — раскаленная плита, на плите — большой чугунок, на стене — следы сажи и ковер из брызг, в основном — помидоры, отчасти густо-красные, это когда неосторожно открывают консервные банки, и разные оттенки коричневого — это когда разлетаются брызги от какого-нибудь кипящего соуса. По левую руку стоят две двухэтажных кровати, в середине стол, в поверхность стола врезаны нескончаемые часы скуки.
Васко кладет на стол полупустой чемодан. Яна с Алексом подходят к одной из кроватей, садятся на край. Простыни в голубизну, по длинной стороне — кайма, в углу — грубые одеяла, сложенные квадратом.
— Мама, где я буду спать?
Цыгане из коридора пришли в комнату, их речи сливаются в крик. Богдан, по-видимому, знает несколько слов по-польски, но одобрения не получает. Есть проблемы. Богдан возбуждается. Один из цыган вынимает нож. Вгоняет в стол возле чемодана. Богдан кричит, кричит на цыгана. Тот кричит в ответ. Остальные удерживают его.
Богдан оборачивается:
— Они здесь готовят, они не хотят отсюда уходить, потому что они здесь готовят.
Он обращается к другим цыганам, тон угрожающий. Несколько фраз, потом цыгане отходят к двери и начинают во всю глотку держать совет.
— Мамо, а можно я буду спать наверху?
Богдан подходит к кровати.
— Они не едят в столовой, они получают кормовые на руки и сами себя кормят. Утверждают, будто здешнее питание им вредит. Чепуха. Они уже давно здесь, года два, не меньше. Мне очень жалко, Сфорца мог бы и сам догадаться. Еду им приносят другие цыгане, либо они воруют, либо еще чего, а на кормовые деньги покупают себе что-нибудь другое. Тьфу, вся проблема в том, что они нарочно освободили эту комнату и сами распределились по другим комнатам, чтобы здесь готовить.
— А мы помешаем им готовить? Можно ведь договориться…
— Васко!
— Ну чего Васко, Васко, надо найти какое-нибудь решение. Раз других комнат нет…
— Да еще как помешаете! Они ведь не любят, когда посторонние подходят к ним чересчур близко. Подождите, их варево почти готово. Я им сказал, чтобы они дали вам переночевать здесь один раз, а я посмотрю, что можно сделать. А они тоже пусть подумают, не то я прямиком пойду к директору.
Возвращаются двое из цыган, начинают чего-то объяснять Васко. Он непонимающе мотает головой. Они толкают его. Он отпихивает одного из них. Между ними вклинивается Богдан. Громкие крики.
Яна начинает плакать.
Старая цыганка, которая до тех пор неподвижно сидела на полу возле клокочущего чугунка, спрятав ноги под пышную юбку, с трудом выпрямляется и медленно подходит к Яне с пустой пластмассовой тарелкой в руках. Остановившись перед Яной, она треплет ее по щеке и подставляет тарелку под подбородок. Nje plaž.
Крики стали громче.
Старуха осторожно смахивает слезу с верхней губы у Яны. Она увлажняет слезой тарелку и что-то говорит. И повторяет каркающим голосом «Nje plaž». Крики рассыпаются на мелкие куски. Она показывает мужчинам тарелку, plaž, потом непонятные слова, потом снова plaž, ее слезы, Яна это понимает. Старуха возвращается к чугунку, берет деревянный половник и бросает на тарелку горку гуляша. Во все стороны летят брызги. Полную тарелку она протягивает одному из мужчин. «Ешь», — говорит она.
Ешь.
— Я вам еще покажу, где можно мыться и где берут еду. А заодно познакомлю вас с некоторыми земляками. Но, как я уже говорил, будьте осторожны. Там не все такие, как вы. Держите ухо востро, вот что думает по этому поводу Богдан, осторожность не повредит. На ужин полагается хлеб с маслом и мармеладом, это раздают в небольших пакетиках. А для завтрака вы накроете сами. Все очень просто. Каждому выдают на руки достаточно еды, а если ты очень уж оголодал, можешь попросить добавки.
Они приходят в просторное, высокое помещение. Между голых стен вплотную друг к другу стоят длинные столы, восемь рядов, а рядом, посередине, — еще один, восьмой. Большие корзины на скатерти, которая свисает до самого пола, пластиковая, как тотчас определила Яна. Очередь упирается в трех женщин, которые запускают руки в корзины, что-то вынимают оттуда и передают тому, чья очередь подошла.
— Они сидят сзади. Пошли к ним, а за едой можно прийти и попозже.
— Приветствую вас, приветствую, как нога, Стоян, надеюсь, ты смажешь свои шарниры, а то сегодня ночью ты весь дом переполошил, когда пер вверх по лестнице. Нет, сегодня у меня нет для вас никаких новостей, от твоего двоюродного брата, Иво, тоже ничего нет. Очень сожалею. Я просто заглянул сюда, чтобы представить вам эту молодую семью, пополнение с родины, только что прибыли. По сути, они даже еще толком и не прибыли. Вот я вам и поручаю хоть немножко ввести их в курс, а сам спешу, в Триесте меня ждет доброе винцо. Да, кстати, если хотите послушать моего совета, попросите новеньких рассказать вам, как они перебирались с малышом. Чудесная история, как раз для моей матери, чудесная, если сравнить с вашей, так вы все мальчики-сиротки и девственницы, прошу прощения, дорогие дамы. Васко, я появлюсь завтра утром, обсудим тогда остальное. Желаю каждому по лукошку хорошего сна, и смотрите у меня, не обижайте новеньких.
Яна, Васко и Алекс тотчас со всеми знакомятся.
— Борис, а тебя, малыш, как звать? Сашо? Иди сюда, Сашо, садись рядом.
— Стоян Великий, целую ручку, позвольте теперь представить трех наших дам. Короткие юбки, улыбочки, вульгарный начес.
— Иво Шикагото, pliiz tu mit yu. Teik siit.
[23]
Братья-сапожники, поклоны, смотрят на свои руки.
Ассен, сигарета выкурена почти до самых пальцев…
— Моя жена. — Безучастный взгляд.
Яна пробуждается ради исполнения арии, которая звучит необычными фиоритурами. И-та-ли-я-и-та-ли-я. Каждый слог — это отдельный звук, принесенный не ревом трубы, а на мягких волнах шепота. Какая-то часть ее выделяется из сна, наблюдает за ней со стороны… голова над краем одеяла, темные пряди волос, словно дельта реки, разбегается рукавами по сине-белым полям, глаза закрыты, и И-та-ли-я-и-та-ли-я, так разучивают арию, звуки плывут празднично, прогулка по холмам, сияющая зелень до самой вершины, свет распрямляется, настроение напоено смехом, еще раньше, когда они вброд переходили речку, а Васко перебросил ботинки на другой берег, закатал брюки, я паромщик, сказал он, наклоняясь, и плату я беру только поцелуями. Подружка вскочила ему на спину, эй, полегче, его руки охватили ее ляжки, он чуть не упал, чуть не скатился вниз по склону, снова восстановил равновесие, его ноги терпеливо доверяются скользким камням. На другом берегу она скупо с ним расплачивается, бегло коснулась губами, и вот уже ее не достанешь. Он протестует, так мы не уговаривались, ты мне задолжала, я еще получу, что мне положено, вот увидишь, а сейчас я пойду искать пассажирку посговорчивей, и снова он переходит через речку, но уже менее осторожно. Яна за шею утягивает его в воду, между ними вода, он качнулся вперед, на расстоянии летящих от реки брызг они, сплетясь в объятии, рухнули на землю, покатились по траве, пыхтение, хихиканье, писк, мгновения между ними наполнены страстью, туда и обратно, туда и обратно, вопли катятся вниз по склону, Яна поднимает взгляд, Васко откидывает голову, пока на глаза ему не попадается Петьо с Алексом на плечах, они взялись за руки и размахивают ими над зеленой травой. Васко покусывает ухо Яны и приговаривает: «Я люблю… И-та-ли-ю». Она стряхивает сон.