Браззавиль-бич - читать онлайн книгу. Автор: Уильям Бойд cтр.№ 90

О том же она размышляла и вторую половину дня, осматривая подлесок в поисках характерных цветов и трав, собирая то там, то сям образцы для подтверждения концепции, для последующей обработки. Хорошо хоть нет дождя, подумала она, стоя с непокрытой головой в оловянном предвечернем свете под облетевшими деревьями, выковыривая грязь из-под ногтей перочинным ножом. Она поняла, что устала сверх всякой меры. Из-за самого присутствия Джона она чувствовала себя эти два дня напряженной и скованной. На секунду она задумалась над тем, позволят ли ей характер и темперамент жить с другим мужчиной — с каким бы то ни было мужчиной, — цинично добавила она; возможно, она вообще не из тех, кто создан для брака? Но потом подумала, что нет: какое-то время ей было так хорошо с Джоном Клиавотером, что ни о чем лучшем она и мечтать не могла бы. От этого ей стало грустно, и она с новым уважением подумала о Джоне, таком измученном, но исполненном сдержанности и достоинства. У него были свои проблемы, у Джона, которые она не могла с ним разделить, которые не могла даже понять. Она решила, идя домой, что сегодня вечером будет держаться с ним тепло и благожелательно.

Когда она вошла в коттедж, там никого не было, хотя во всех комнатах были включены обогреватели и горел свет. Ее теплота и благожелательность съежились и исчезли. На столе лежала записка: «Ушел пройтись. К чаю вернусь. Джон». Она переоделась, привела в порядок гостиную и кухню, поставила на огонь чайник. И села ждать, когда он вернется.

Она представления не имела, почему этот вопрос пришел ей в голову, но он требовал ответа так настойчиво и непреклонно, что не подчиниться она не могла. Она открыла заднюю дверь, выходившую в убогий сад, и пошла по полоске клочковатой травы между клумбами с прибитыми ветром кустами роз. На другом конце сада находился зеленый деревянный сарай с поленницей и оплетенной паутиной газонокосилкой. Предметы скудного садового инвентаря висели на огромных ржавых гвоздях. Лопаты на месте не было.

Добрую минуту она стояла и ругалась, все ее мускулы напряглись от разочарования и гнева. Сумасшедший кретин. Чертов гребаный сумасшедший болван. И так далее. Нет, снова переживать все это она не станет. Нет, она этого больше не потерпит. Чем скорее его здесь не будет, тем лучше.

Где его искать, она знала.

Дрожа, буквально вибрируя от ярости, она вернулась в коттедж за фонариком и поехала к старому барскому дому. Поставила машину на краю луговины и быстрыми шагами двинулась сквозь буковую рощу к зарослям тиса. Почти стемнело, холодало с каждой минутой. Она обошла черный массив тисов, перед ней открылась тусклая хромированная поверхность озера. Зашедшее солнце оставило после себя жалкую, сернистую, желто-серую полоску на горизонте. Деревья и кусты почти лишились красок, стали монохромными, на склонах долины, спускавшихся к воде, лежали длинные тени.

Его нигде не было видно. Она прислушалась. Ничего. Ветер. Лесной голубь. Резкие крики грачей. Она громко окликнула его несколько раз. Ответа не последовало. Она бесцельно покрутила в руке фонарик, посветила в разные стороны, пытаясь обнаружить, что же он вырыл, но ничего не заметила. Теперь она поняла, что ехать сюда было незачем: он мог пойти домой через ферму Блекнолл и в любом случае темнота заставила бы его возвратиться в коттедж очень скоро. Она развернулась и направилась к машине.

Примерно пятьюдесятью ярдами выше тисовых зарослей она споткнулась о лопату, лежавшую на краю луговины. Луч фонарика осветил ей несколько квадратных футов вырезанного дерна и небольшую яму. У нее перехватило дыхание, она остановилась, огляделась. Уши ее заполнил плеск декоративных каскадов на питавшем озеро ручье и журчание воды в зеленых прудах, чьи струи обтекали продуманно размещенные скалы с заросшими зеленью беседками и гротами.

Хоуп прошла через полосу буковых деревьев к ручью. Рядом с ним бежали дорожки, тянулись ступени, стертые и замшелые. Архитектор задумал здесь дополнительный спуск на луговину, к озеру, еще более романтический и уединенный. Над прудами побольше с их особенно живописными каскадами красовались резные каменные скамейки для тех, кто хотел помечтать над водой, погрузиться в навеянные чужим замыслом грезы. На одной из таких скамеек Хоуп нашла бумажник Джона и его маленькую записную книжку.

— Джон! — тщетно выкрикнула она. — Джонни… Джонни, это я!..

Ответа не последовало.

Она заставила себя направить луч фонарика вниз, на озеро. Выложенное камнями, его дно напоминало плоское блюдце диаметром в двадцать футов. Питавший озеро ручей образовывал здесь каскад высотой футов в двенадцать, но камни по ходу струи обросли такой бородой из травы и мха, что вода скорее сочилась и капала, чем текла. Ивняк и кусты крушины, разросшиеся и бесформенные, склонялись над углублением, в котором лежало озеро, кроны деревьев сходились над головой, загораживая даже тот слабый свет, который еще лился с неба. Было темно и тихо, в воздухе странно пахло плесенью — как в погребе.

Луч фонарика отражался от воды, делая ее непрозрачной и блестящей. Она, осторожно переставляя ноги, спустилась по каменным ступеням и посветила фонариком, держа его косо, почти параллельно поверхности воды.

Джон лежал лицом вниз, на глубине в три-четыре фута, полностью одетый, в позе человека, нырнувшего на мелководье, пятки у него были выше, чем голова. Руки он сложил на груди. Его фигура казалась негнущейся, положение — неестественным, он напоминал памятник, сброшенный с пьедестала.

Пристроив на земле фонарик так, что его луч достигал противоположного берега, Хоуп вошла в озеро и механически зафиксировала ощущение холода от воды, хлынувшей за голенища ее резиновых сапог. Когда Хоуп приблизилась к Джону, вода доходила ей до бедер. Она обеими руками ухватила его за щиколотку, потянула. Поняла, и у нее вырвался горестный всхлип, что его лицо тащится по дну. Он был необъяснимо тяжелым.

Она сунула руки глубоко в воду и с огромным трудом его перевернула. Он не был почти невесомым, не скользил, повинуясь ее движениям, плавно и замедленно, как обычно тела в воде. Она поняла, почему. Кусок каменной плиты — ступеньки или скамейки? — клином высовывался из-под его твидовых лацканов. Пиджак был застегнут наглухо, на все три пуговицы, обе руки — засунутые под его борта, по-наполеоновски скрещенные — прижимали прямоугольный камень к животу и груди.

Негнущимися ледяными пальцами она высвободила его руки и ухитрилась расстегнуть пиджак. Камень медленно сполз на дно, голова Джона обрела плавучесть, и его лицо, бескровное, невыразимо спокойное, с широко открытыми глазами, легко преодолевая три фута темно-зеленой воды, стало подниматься на поверхность — его непокорные, вьющиеся волосы колыхались податливо и, мягко — впервые в жизни — пока его черты не выступили над водой и, покачавшись, замерли, глухие и равнодушные к ее пронзительному, прерывистому, обреченному крику.

Каждый день мы вдыхаем и выдыхаем четыре тысячи галлонов воздуха. Сколько вдохов понадобилось сделать Джону, чтобы его легкие заполнились ледяной водой?

Четыре тысячи галлонов в сутки. Как нам нужен этот газ! Он питает кровь, помогает процессам горения, служит пищей для слабого пламени, согревающего нас изнутри… Именно холод так нервирует нас в покойниках. И их совершенная неподвижность. Актер, изображающий смерть на сцене, не может полностью скрыть, что у него едва-едва приподымаются и опускаются грудь и живот, не в состоянии до конца справиться с мельчайшими сокращениями и подергиваниями множества своих мускулов. Он не до конца неподвижен. Его внутренние органы вдыхают, фильтруют, разлагают и потребляют. Но абсолютная неподвижность покойников явно, демонстративно бесчеловечна. Инертное, неодушевленное тело становится вещью — когда эти неуловимые движения исчезают. Человек превращается в свернутый ковер, в мешок картошки, в бревно.