Касторп - читать онлайн книгу. Автор: Павел Хюлле cтр.№ 41

Удивительное это было чувство: радоваться приезду русского. Но, видно, такую нить парки спряли Касторпу. Мог ведь Давыдов — думал наш Практик — погибнуть в стычке на лесной дороге, или разгоняя бастующих рабочих, или от бомбы, заложенной в офицерском клубе. Тогда Пилецкая, вероятно получив бы от доверенного однополчанина срочную телеграмму, уехала бы из Сопота. Между тем она с каждым днем хорошела, и, хотя Касторпу никакого проку от этого не было, всякий раз, когда она с улыбкой отвечала на его поклон в коридоре или на веранде, его охватывала радость. А еще он постигал секреты любовного шифра, известного только посвященным: женщина, отправляющаяся на rendezvous, идет по аллее парка совершенно не так, как, в легкой задумчивости, возвращается, проведя несколько часов в объятиях возлюбленного. Или, когда парочка оказывается где-нибудь в общественном месте, среди десятков других людей, по мимолетным, на первый взгляд ничего не означающим жестам нетрудно понять, прикажет ли дама везти себя на лесную прогулку или скорее, посидев в кондитерской, пожелает немедленно отправиться с любовником в его locum.

Последнее слово мы употребили совершенно сознательно, поскольку Давыдов поселился не в гостинице и не в пансионе, а снял квартиру, точнее — целый этаж виллы с отдельным входом из сада. Это был один из тех прекрасных, комфортабельных особняков, обращенных фасадом к морю, каковые буквально в первые же годы нового столетия выросли на сопотских улицах. Та вилла, мимо которой Ганс Касторп теперь часто проходил, стояла неподалеку от пансиона «Мирамар», в самом начале Елитковской дороги, где песок еще не успели покрыть брусчаткой. Оттуда было довольно далеко до заведений, которыми славился курорт, и, возможно, поэтому русский нанял постоянного извозчика, который — если Пилецкая задерживалась на вилле — уезжал по своим делам, чтобы вернуться за нею вечером. Но так бывало не всегда. Наш Практик точно знал, когда Пилецкая оставалась у Давыдова на ночь. Не только потому, что за завтраком в пансионе ее место пустовало, но также и потому, что за стеной его номера царила тишина. Обычно он слышал, как там постукивают каблучки, кувшин со звяканьем ударяется о таз, хлопает закрываемое на ночь окно. Иногда Пилецкая возвращалась за минуту до завтрака — тогда в соседнем номере скрипели дверцы двустворчатого шкафа, из которого она, вероятно, доставала свежую одежду.

Касторп не собирался следить за ней целыми днями. Во-первых, это могло бы вызвать у любовников ненужные подозрения. Если б, например, он тоже нанял извозчика и приказал ехать за ними, Пилецкая тотчас обратила бы на это внимание — ведь ее юный сосед из одиннадцатого номера до сих пор всюду ходил пешком. Во-вторых, он предпочитал доверяться случаю. Куда лучше было встречать их на молу, в курхаусе, в гостинице «Вермингхофф», где они часто обедали, перед концертной эстрадой либо у входа в Лазенки, когда они давали местному мальчишке монету, чтобы тот вошел с ними в семейную купальню. Нехитрый способ — применявшийся, как оказалось, не только этой парой — очень позабавил нашего героя. Любовники могли, таким образом, купаться вместе, мальчик зарабатывал каждый день несколько грошей, и ничто не нарушало традиционно высокого уровня общественной морали. Однажды, через щель в деревянной перегородке, Касторп увидел их рядышком в воде. На Давыдове был такой же, как у него, полосатый купальный костюм, только черно-белый. Пилецкая в раздутом, как шар, вероятно тиковом купальнике, увенчанном желтой резиновой шапочкой, выглядела ужасно. Однако это им совершенно не мешало. Капитан, громко выкрикивая что-то по-русски, сажал ее себе на плечи, а она с притворным испугом размахивала руками, пока он не кидал ее в воду. Забаву эту они повторяли по многу раз, а потом плавали бок о бок: он — кролем, она — брассом.

Гораздо презентабельнее оба выглядели на теннисном корте. Он в спортивных брюках, она — как полагалось — в юбке в складку и блузке с засученными рукавами. Ее удары были короткими, резкими, иногда кручеными, его — мягкими, длинными, словно бы лучше отшлифованными.

Что же еще нам остается добавить? Ганс Касторп уже ощущал усталость. Как-то раз, гуляя по пляжу, он увидел Пилецкую с Давыдовым на балконе виллы. Они сидели в плетеных креслах по разные стороны столика с напитками. Русский читал газету, а полька смотрела на море в большой бинокль — такие давали напрокат на молу или на Королевском холме. Пилецкая, похоже, заметила, что Касторп поглядывает в их сторону, помахала ему рукой — так матросы приветствуют с борта встречный корабль, — а затем наклонилась к Давыдову и сказала что-то, быть может: «Посмотри, это мой сосед из „Мирамара“, тот самый молодой немец», или что-либо в этом духе; так или иначе, Давыдов взял у нее бинокль и, опершись о кованые перила, направил его на нашего Практика, который — краем глаза, так как уже отвернулся, заметив, что за ним наблюдают, — торопливо зашагал по скрипучему песку, всем своим видом демонстрируя неудовольствие человека, за которым следят, хотя сердиться ему надо было бы на себя: в неловкое положение он загнал себя сам и теперь не очень-то знал, как из него выпутаться.

В тот вечер Пилецкая не вернулась в пансион. Ганс Касторп достал из чемодана набор почтовой бумаги, сел за стол в своем номере и начал писать:

«Многоуважаемая сударыня! Перед отъездом считаю нужным кое-что Вам объяснить. Да, это я в октябре прошлого года взял со стойки портье в гостинице „Вермингхофф“ книгу, которую Вы там оставили. Не знаю, почему я позволил себе столь — мягко говоря — неблаговидный поступок. Возможно, меня оправдывает любопытство молодого неопытного человека: интересно, какую книгу может читать элегантная иностранка? „Эффи Брист“ я прочитал с огромным удовольствием, но потом заплатил за это — поверьте — высокую цену. Угрызения совести заставили меня отправить книгу обратно в гостиницу. Признаюсь: с помощью некоего сыщика я узнал — только для того, чтобы вернуть книгу, — что в этом году Вы поселитесь в „Мирамаре“. Во избежание дальнейших осложнений, я написал на отправленной в „Вермингхофф“ посылке, чтобы оттуда ее переслали в этот пансион. Надеюсь, я не заставил Вас беспокоиться и не причинил других, непредвиденных неприятностей. Прошу меня простить».

Надо ли подписать письмо? И если да, то какой обратный адрес указать: гамбургский или здешний? Кроме того, что лучше: послать письмо по почте или оставить у портье? Но все эти вопросы были пустяком по сравнению с главной проблемой. На самом ли деле он хочет уехать? В конце концов, после долгих раздумий, Касторп решил остаться еще на несколько дней, до праздника цветов, но заниматься исключительно собой. Что же касается письма, пожалуй, он не станет его подписывать и отправит по почте. Ведь если интуиция что-то подскажет Пилецкой и она спросит у портье фамилию своего соседа, ситуация окажется столь же неловкой для нее, как и для него. Что на этот счет говорил Герман Тишлер? Что лучше совершить тяжкий грех — вспомнил он сентенцию сыщика, — чем оставлять следы пускай и незначительных проступков.

Однако праздника он не дождался и отправить письмо не успел. На следующий день пополудни, когда он вернулся из Северных Лазенок, перед пансионом «Мирамар» его деликатно остановили двое полицейских в штатском. Чтобы не поднимать излишнего шума, а также потому, что допрос неформальный, они пожелали побеседовать с ним в его номере. Давыдов был застрелен неизвестным в собственной спальне. Ганс Касторп сразу понял, что господа, преудивительным образом напомнившие ему близнецов Хааке, осведомлены о его — как бы это лучше назвать? — связях с польско-русской парой. Вопросы — вежливые, четко формулируемые — касались Ванды Пилецкой. Интересовался ли он ее жизнью? С каких пор? Почему? Знала ли она, что он следил за ней, наняв частного сыщика?