Она ничуть не оскорбилась.
— Может, ты и прав, — согласилась она. — Думаешь, правда, просто шлюха?
— Во всяком случае, очень похоже.
— Что ж, шлюха так шлюха, что в этом плохого? — призналась она. И улыбнулась.
— А ты что, и правда, не хочешь как-нибудь обойтись без этих своих… глупостей?
Она как-то смутилась, опустила глаза и ничего не ответила.
— Это что… он разбудил в тебе такую ненасытную потребность делать глупости, так, что ли?
— Думаю, да, — сразу согласилась она.
— И при всем том, — со смехом заметил я, — мы еще такие насмешницы, такие привередницы.
— Да ты сам посуди, — убеждала она, — если вообще не делать глупостей, это же будет не жизнь, а какой-то ад кромешный.
— Где это ты такое вычитала? — справился я. После полудня я долго пробыл у себя в каюте, растянувшись на койке, вконец отяжелев от виски, которое мы с ней вместе выпили. Мне очень хотелось поспать, но стоило улечься, и сон сразу же куда-то улетучивался. Я опять никак не мог заснуть. Попробовал почитать. Но и с этим занятием у меня получилось ничуть не лучше — существовала только одна-единственная история, которую я был способен сейчас почитать, но именно она-то, как назло, и не была еще написана. А потому я взял и швырнул книгу на пол. Потом принялся смотреть на нее и хохотать как сумасшедший. Конечно, тут не последнюю роль сыграло и выпитое виски, но картина показалась мне ужасно забавной. Раскрывшись посередине, с разбросанными в разные стороны страницами, книга могла напомнить тому, кто дал бы себе труд хорошенько приглядеться, человека, только что сломавшего себе шею. Вот она, уж она-то, конечно, спала сейчас крепким сном. Это была женщина, которая, стоило ей выпить пару стаканчиков виски, спала как убитая, позабыв обо всем на свете. И ни одному из этих типов — ни тому, кто так хотел поудить селедку, ни тому, кто предложил ей — уедем вместе, дорогая, — ни даже тому, кто читал Гегеля, — так и не удалось выдержать такой беззастенчивой распущенности. Я потешался сам над собой, иногда со мной такое случалось. Потом прошло время, виски мало-помалу выветрилось, а с ним пропало и желание смеяться. И тут-то, понятно, передо мной снова ребром встал вопрос о моем будущем. Что же со мной будет, ну, скажем, в обозримом будущем? Я ведь, как и все прочие, тоже привык беспокоиться о своем будущем. Но по крайней мере на сей раз это мне очень быстро наскучило. И почти тотчас же моими мыслями вновь завладел мой собрат, тот самый, у которого была навязчивая идея поудить селедку. Мне очень хотелось с ним познакомиться, такие типы всегда вызывали у меня симпатию. Могут ли люди испытывать страх, оказавшись один на один с женщиной и горизонтом, разве что еще пара-тройка альбатросов на вантах? Наверное, где-нибудь посреди Тихого океана этак через недельку после первой стоянки можно испытывать какие-то непонятные страхи. А вот мне совсем не было страшно. Я долго лежал, растянувшись на койке, в полной неподвижности, размышляя обо всех этих историях. Потом услыхал в коридоре ее шаги. Она постучалась и вошла. Если по-честному, то я все время только и ждал этих звуков. Она тут же увидела валявшуюся на полу книжку.
— Я поспала, — заметила она. Потом указала на книжку: — Ты бросил свою книгу?
Я ничего не ответил. А она озабоченно добавила:
— Боюсь, как бы ты здесь не заскучал.
— Да нет, это ты зря, не стоит об этом беспокоиться.
— Если ты не любишь читать, — настаивала она, — то обязательно заскучаешь.
— Может, я потом почитаю Гегеля.
— Ты уверен, что тебе не скучно?
— Совершенно уверен. Ступай к себе в каюту.
Она не очень-то удивилась. Однако вышла не сразу. Я долго глядел на нее в упор, не двигаясь и не произнося ни единого слова. Потом снова, во второй раз, попросил уйти:
— Уходи отсюда.
На сей раз она ушла. Я тоже вышел, сразу же вслед за ней. И направился прямо к Бруно, который по-прежнему занимался починкой своих канатов. Я был совсем без сил. Растянулся подле него прямо на палубе. Он был не один. С ним был еще один матрос, тот чинил лебедку. Я дал себе слово хотя бы время от времени спать прямо на палубе, я ведь так часто мечтал об этом прежде — спать прямо на палубе какого-нибудь корабля. И еще быть одному. Чтобы без конца не ждать ее прихода.
— Что-то вид у вас больно усталый? — поинтересовался Бруно.
Я рассмеялся, и Бруно улыбнулся.
— Она утомительная женщина, — пояснил я. Другой матрос даже не улыбнулся.
— Потом, я всегда трудился, — проговорил я, — всю жизнь. В первый раз вот так бездельничаю. А от этого очень устаешь.
— Я же говорил вам, — заметил Бруно, — что от этой женщины очень устаешь.
— А от кого, интересно, не устанешь? — вступил второй матрос. — От всякого можно утомиться.
Я узнал его, помнится, я уже видел его днем и накануне в баре. Тип лет тридцати пяти, чернявый, как цыган. Он показался мне самым молчаливым из всех. Она говорила, будто он уже больше года на яхте и вроде пока не собирается на берег. Бруно ушел, и я остался наедине с ним. Солнце заходило. Он чинил себе свою лебедку. Это был тот самый тип, которого она называла Лораном. По-моему, накануне вечером в баре он был единственным, кто глядел на меня скорее дружелюбно, чем с любопытством.
— У вас, и правда, усталый вид.
Он проговорил это совсем иначе, не так, как Бруно. В его тоне не звучало вопроса. И я согласился: да, немного есть.
— От нового всегда устаешь, — заметил он, — так уж оно устроено.
Прошла минута-другая. Он все чинил канат лебедки. Опускались сумерки, такие прекрасные, казалось, они будут всегда.
— Мне нравится здесь, на яхте, — проговорил я.
— А чем ты занимался раньше?
— Служил в Министерстве колоний. В Отделе актов гражданского состояния. Трудился там восемь лет.
— И чем ты там занимался, в этом своем заведении?
— Делал копии актов гражданского состояния, свидетельства о рождении, о смерти. И так весь день, с утра до вечера.
— Жуткое дело, — ужаснулся он.
— Даже представить себе не можешь.
— Здесь все совсем по-другому, — заметил он.
— То-то и оно. Я рассмеялся.
— А ты? — поинтересовался я.
— Да всем понемногу, никогда ничем подолгу.
— Самое милое дело, лучше не придумаешь.
— И то правда. Мне тоже здесь нравится, на этой яхте.
У него были очень красивые глаза, какие-то лучистые, улыбчивые, что ли.
— А все-таки забавно, — улыбнулся я, — описали бы эту историю в какой-нибудь книжке, в жизни бы никто не поверил.
— Ты имеешь в виду ее историю?
— Ясное дело, ее, чью же еще-то…