Квантовая теория любви - читать онлайн книгу. Автор: Дэнни Шейнман cтр.№ 7

Я тогда ужасно разозлился на сестру, только в следующий раз, завидев меня на улице, Лотта подошла ко мне и поздоровалась. Я тащил вязанку дров господину Каминскому и до того поразился, что уронил поленья себе на ногу и застонал от боли. Лотта сделала вид, будто ничего не заметила, и только позже призналась мне, до чего ее тронуло мое смущение.

Вообще лето 1913 года было одним сплошным блаженством. Мы и не подозревали, какие тяжкие испытания ждут нас впереди.

Фишель, подай мне воды, пожалуйста. Что-то в горле пересохло… Спасибо. Да не расстраивайся ты так. Я еще хоть куда… вообще-то мне не следует утомляться. Только доктора такую несуразицу плетут. Я, видите ли, скоро помру, и тем не менее мне следует больше отдыхать. Какой в этом смысл? Вот на том свете и отдохну. Извини, не буду об этом при тебе. Иди ко мне, Фиш, обними меня.

А про четырнадцатый год ты, конечно, знаешь. Кто постарше, хорошо помнит, где и как каждый узнал про убийство в Сараево эрцгерцога Франца Фердинанда с женой. Такое событие, всех точно громом поразило. Мир перевернулся, ему не стать прежним. Примерно то же самое произошло в тридцать третьем, когда на выборах победил Гитлер.

Конец июня 1914 года. Упоительно теплый вечер. На ежегодный прием Штейнберг пригласил тьму гостей. Дети как безумные носятся по саду с карманами, набитыми печеньем. Работники и опытные мастера расселись в шезлонгах точно господа, а официанты в белых перчатках подают закуски и напитки. Никто и внимания не обращает на струнный квартет, в поте лица извлекающий звуки из своих инструментов. Нас с Ежи к тому времени уже призвали в армию, и мы в военной форме. Лотта, как и полагается хозяйке, вежливо беседует с гостями и старается не обращать на меня особого внимания. Ежи тихонько наставляет меня, как добиться ее руки.

— Если дослужишься до офицера, отец отдаст ее за тебя.

— Разве такое возможно? — сомневаюсь я.

— Как знать. Из евреев вышло немало блестящих офицеров. Если стараться, можно сделать карьеру.

Краем глаза вижу, как в сад врывается Мрожек, начальник полиции Уланова. Он весь в поту. Наверное, бежал через все местечко. Он быстренько опрокидывает рюмку, затем встает на стул и просит тишины. Квартет замолкает, вокруг собираются гости. Торжественным тоном Мрожек провозглашает, что только что получил телеграмму из Вены. Убит наследник престола.

Слезы не дают начальнику полиции говорить.

Поднимаются крики. Слышны возгласы: «Сербы заплатят за это!»

Лотта смотрит на меня, в ее глазах тревога. Ясно ведь, что все это значит для нас с Ежи.

Наш отъезд из Уланова проходил в такой суете, что увидеться с Лоттой наедине у меня не было никакой возможности. Правда, несколькими словами мы обменяться успели.

— Для меня неважно, дослужишься ты до офицера или нет, — сказала она. — Главное, возвращайся живой.

Ее слова стали для меня оберегом. Именно они сохранили мне жизнь, когда вокруг сгущался мрак и смерть подступала вплотную.

Нас, тринадцать вчерашних мальчишек, провожали на войну с таким почетом, словно мы уже победили. Никто не думал, что бои затянутся надолго. Мы собирались преподать сербам урок и через месяц вернуться домой. Когда мы на лошадях ехали на станцию в Рудник, вдоль дороги рядами выстроились люди, хлопали и кричали «ура!». Все Штейнберги высыпали на улицу и махали нам на прощанье. Я, австрийский солдат, был так горд, что иду на войну, — один Бог знает почему. Проезжая мимо Лотты, я выпрямился в седле и отдал ей честь.

— Я буду ждать тебя, Мориц, пиши! — крикнула Лотта и прижала ладонь ко рту.

Краем глаза я увидел, как отец сердито выговаривает ей.

Мы с Ежи попали во Вторую Австро-Венгерскую армию. В поезде, направлявшемся в Сербию, мы услышали, что Россия объявила Австрии войну. Для доброй половины частей сразу же последовал приказ следовать в другую сторону, в Галицию, но в связи с мобилизацией железные дороги оказались забиты, и мы добирались до места назначения целых четыре недели. За этот срок Германия объявила войну России, Британия и Франция — нам, прошли первые ожесточенные битвы, а мы все ехали. Или шагали. То, что казалось небольшой стычкой у нашей южной границы, обернулось полномасштабной войной, и Уланов очутился в самой ее гуще.

Представь себе, Фишель, — я, Петр Борислав, Франц Кирали и Ежи Ингвер сидим рядком и дожидаемся приказа лейтенанта Найдлейна, век бы его не видеть. Светает. Мы измучились и пали духом: за плечами ночь тяжкого изнуряющего труда, на который мы вызвались «добровольцами», уж лейтенант постарался. Призраки этой ночи будут долго преследовать нас. Другие-то хоть выспались. Кирали ругается, что все из-за меня, но, по правде, сам он виноват не меньше. Вот Ингвер и Борислав получили наказание ни за что ни про что. За громкий смех.

Видишь ли, когда поезд привез нас из Сербии обратно, мы еще три дня тащились до линии фронта пешей колонной по жуткой жаре. Были станции куда ближе к району боевых действий, но нас почему-то высадили из поезда у Перемышля и приказали дальше добираться пешим порядком. Ты когда-нибудь слышал поговорку: «L’Autriche est tojours en retard d’une armée, d’une année et d’une idée»? Австрии вечно не хватает одной армии, одного года и хоть одной светлой головы. Оказалось, это правда. После того как мы целый месяц точно дураки таскались по родному краю взад-вперед, кое-кто начал терять веру в наших командиров.

Кирали стал роптать первым.

— Нужен привал, лейтенант! — заорал он на своем ужасном немецком.

Лейтенант Найдлейн глянул на него через плечо и поморщился.

— Прекратить нытье! Это же просто легкая прогулка. Все живы-здоровы. Глядите молодцами!

— Ничего себе легкая прогулка! Который день топаем и топаем! — простонал Кирали.

— Молчать! — рявкнул лейтенант. — К закату нам надо выйти к фронту. Третьей армии срочно нужно подкрепление. Скоро тем, кто устал от безделья, найдется занятие.

— Помните, ребята, Венская Колбаска раз уже пообещал нам такое, и что из этого вышло? Мы битых десять дней проторчали на поле среди коровьих лепех, пока не подошел поезд, — прокричал я на польском.

Ежи и Петр громко расхохотались.

— Что такое? — сердито спросил Найдлейн.

— Ничего, лейтенант, — ответил я.

Понимаешь, Найдлейн не говорил по-польски. Кирали тоже. Нашлась-таки светлая голова, которая решила, что в каждой воинской части должны быть представлены разные национальности, пусть общаются между собой. К тому же части, состоящие, например, только из чехов или румын, легко могут взбунтоваться. Додумались, нечего сказать. Офицеры-то были в основном из австрийцев, они не понимали доброй половины своих солдат, а те не понимали друг друга.

Ну, Найдлейн и решил показать нам, кто он, а кто мы. Только мы это потом поняли. А пока чем ближе мы подходили к фронту, тем громче слышался рев автомобильных двигателей. Мимо нас в тыл проехал крытый грузовик, набитый ранеными, промелькнули за грязными окошками их бледные, отрешенные лица. За первой машиной последовали еще, потом непрерывным потоком потянулись повозки, телеги, конные платформы, и на всех лежали раненые — с воздетыми в небо перебинтованными культями, с обожженными лицами.