– Мы все должны делать вид, что ничего не
произошло. Я понимаю, Джорджи, – обернулся Кирилл Александрович к Георгию
Александровичу, – как тебе это тяжело. Ты – отец. Но и ты, и Полли, и
Ксения должны быть веселы и безмятежны. Если распространится слух, что какие-то
аферисты на глазах у всего мира похитили кузена русского царя, престиж
Романовых, и без того подмоченный злодейским убийством отца, будет совершенно
подорван. А ведь в Москву прибывают восемь иноземных наследных принцев,
четырнадцать глав правительств, три десятка чрезвычайных посольств…
Симеон Александрович, швырнув на стол
карандаш, перебил старшего брата:
– Это просто бред! Какой-то доктор! Что
это? Кто это? Он просто сумасшедший! «Орлова» ему подавай! Какова наглость!
Из слов московского генерал-губернатора я
ничего не понял. Доктор? Орлов? Который из Орловых – обер-камергер или товарищ
министра внутренних дел?
– Да-да, в самом деле, – кивнул его
величество. – Известно ли что-нибудь про этого доктора Линда?
Кирилл Александрович обернулся к начальнику
дворцовой полиции, которому по должности полагалось знать про всё,
представляющее хотя бы мало-мальскую угрозу для августейшей фамилии, а стало
быть, вообще про всё на свете.
– Что скажете, Карнович?
Полковник встал, поправил очки с синими
стеклами и прошелестел совсем негромким, но удивительно отчетливым голосом:
– Преступника с таким именем на
территории Российской империи до сих пор не было.
И снова сел.
Наступила пауза, и я почувствовал, что настал
момент, когда я должен выйти из роли бесплотной тени.
Я осторожно кашлянул, а поскольку в гостиной
царило полнейшее молчание, этот звук прозвучал достаточно явственно. Кирилл
Александрович и Симеон Александрович изумленно обернулись, словно впервые
заметив мое присутствие (впрочем, не исключаю, что так оно и было), а Георгий
Александрович, хорошо знавший, что я скорее подавлюсь собственным кашлем, чем
осмелюсь без нужды привлечь внимание к своей персоне, спросил:
– Ты хочешь что-то сообщить, Афанасий?
Здесь уж на меня обратили взоры и все
остальные высокие особы, к чему я совершенно не привык, так что не смог унять
некоторого дрожания голоса.
– О господине Фандорине, том самом, что
вчера… оказался свидетелем злодеяния. – Я справился с волнением и
продолжил уже ровнее. – Сегодня утром, когда по известной причине у нас в
доме наблюдалось некоторое волнение, господин Фандорин сидел на террасе и
преспокойным образом курил сигару…
Симеон Александрович раздраженно оборвал меня:
– Ты и в самом деле полагаешь, что нам и
государю императору так уж необходимо знать, как провел утро господин Фандорин?
Я немедленно умолк и поклонился его
высочеству, не смея продолжать.
– Помолчи, Сэм, – резко прикрикнул
на младшего брата Георгий Александрович.
У Симеона Александровича есть несчастливая
особенность – его никто не любит. Ни родственники, ни приближенные, ни
москвичи, ни даже собственная супруга. Такого человека любить трудно. Говорят,
покойный государь для того и назначил его генерал-губернатором в Москву, чтобы
пореже видеть. И еще для того чтобы удалить от двора окружение его высочества,
всех этих смазливых адъютантиков и подкрашенных секретарей. Увы, обыкновения
Симеона Александровича ни для кого секретом не являются – о них судачит всё
общество. Вот и сегодня, едва войдя в прихожую (и прибыл-то самым последним,
уже после государя), его высочество с оживлением спросил меня: «А что это за
красавчика я повстречал сейчас на лужайке? Этакого тоненького, с желтыми
волосами?» Я почтительно объяснил великому князю, что это, верно, был
англичанин мистер Карр, но внутренне испытал некоторое потрясение – как можно,
зная причину, по которой созвано чрезвычайное совещание, давать волю своим наклонностям?
Да дело даже не в наклонностях – очень уж у его высочества характер нехорош.
– Говори дальше, Афанасий, – велел
мне Георгий Александрович. – Мы все тебя внимательно слушаем.
Я не мог не отдать должное выдержанности и
мужеству моего господина. Обыкновенный человек, отец похищенного ребенка,
метался бы, кричал, рвал на себе волосы, а его высочество ни на миг не утратил
контроля над собой, разве что курил папиросы одну за одной. В такие минуты
особенно остро сознаешь, какой высокий почет и какая несказанная
ответственность служить персонам императорской крови. Это особенные люди, не
чета все прочим.
– Осмелюсь доложить, – продолжил
я, – такая невозмутимость со стороны лица, осведомленного о случившемся
несчастье, показалась мне странной. Я подошел к господину Фандорину и спросил,
не удалось ли ему обнаружить в парке еще каких-нибудь следов. Он ответил:
«Вторая карета, что стояла близ лужайки, с которой похитили мальчика, уехала в
направлении Большой Калужской. Служитель у парковых ворот видел быстро движущийся
экипаж с плотно задвинутыми шторами на окнах». «Так что же вы молчите? –
говорю ему я. – Нужно немедленно сообщить в полицию!» А он мне уверенно
так: «Что толку? Теперь ничего не сделаешь». И присовокупил следующее.
Тут я намеренно сделал маленькую паузу и
повторил слова Фандорина в точности, как запомнил:
– «Нужно ждать письма от Линда». Да,
именно так: «Нужно ждать письма от Линда». Я, признаться, не понял, про какое
письмо он толкует, а последнего слова и вовсе не разобрал. Но теперь точно припоминаю,
он сказал «Линд». Затем меня позвали к телефону, и разговор прервался. Однако
же получается, что господин Фандорин заранее знал про письмо и про Линда.
Позволю себе также обратить внимание вашего императорского величества и ваших
императорских высочеств на то обстоятельство, что вчера господин Фандорин
возник на месте похищения явно не случайно. Для случайного прохожего он
действовал слишком решительно, говорил довольно странные вещи и опознал
предводителя разбойников – назвал фамилию «Пендерецкий».
Полковник Карнович подал голос из своего угла:
– А вот про Леха Пендерецкого по прозвищу
Близна я кое-что выяснил. Это один из предводителей преступного мира Царства
Польского. Налетчик, вымогатель, убийца, но осторожен и ловок – до сих пор
взять его с поличным не удавалось. По слухам, Близна имеет связи с уголовными
сообществами многих стран Европы. Труп отправлен в морозильном вагоне на
опознание в Варшаву, но, судя по приметам и данным бертильонажа, это и в самом
деле Пендерецкий.
– Откуда же Фандорин знал про этого
субъекта? – задумчиво произнес Кирилл Александрович.