С облегчением, даже с гордостью он услышал, повернувшись к Изабель, свой голос. Подобно ей, Стивен произносил простые, ничего не значащие слова:
— Мне посчастливилось столкнуться с твоей сестрой. Она очень добра.
Он сел напротив Изабель за стол, склонился к ней, заглянул в глаза.
— Я на время лишился дара речи. Прости. Ты могла счесть это грубостью.
Изабель протянула ему правую руку. Стивен сжал ее ладонь своими, подержал немного и отпустил. Что может произойти, если он будет и дальше удерживать ее, Стивен не знал. Он не доверял себе.
— Изабель, — сказал он, — ничего, если я выпью воды?
Она улыбнулась:
— Милый Стивен. На столе — вон там, в углу — стоит кувшин. Налей себе сам. И, если хочешь, выпей немного английского виски. Жанна сегодня специально сходила за ним.
— Спасибо.
Он встал, подошел к столу. Выпил стакан воды, налил в него виски. Рука его подрагивала, но, повернувшись к Изабель, он заставил себя улыбнуться.
— Тебе удалось уцелеть, — сказала она.
— Да, удалось. — Он вытащил из кармана гимнастерки металлический портсигар, достал сигарету. — Война продлится еще год, а может, и дольше. Я почти не помню, как жил до нее. Мы, уцелевшие, не думаем об этом.
Он рассказал ей о двух своих ранениях, о том, как оправлялся после каждого. Разговор их представлялся Стивену совершенно бесстрастным, и его это радовало.
Изабель сказала:
— Надеюсь, мой вид не приводит тебя в ужас. В сущности, мне повезло — в сравнении с другими.
— Нет, не приводит. Ты не знаешь, чего я успел наглядеться. Не стану тебе про это рассказывать.
Он вспомнил виденного им однажды солдата, лицо которого разворотила пуля, обычная винтовочная пуля. Получился аккуратный треугольник с вершиной в центре лба и углами на нижней челюсти. Половина одного глаза уцелела, но больше от лица ничего не осталось, если не считать нескольких перекошенных под нелепым углом зубов, — все прочее было вывернуто наизнанку. Сознания солдат не утратил, слух сохранил и потому выполнял указания, которые получал от врача. По сравнению с этим рана Изабель выглядела сущим пустяком.
Впрочем, Стивен солгал. Он испытывал ужас. Когда глаза его привыкли к полумраку, он увидел: кожа на левом виске Изабель растянута так, что форма ее левого глаза слегка изменилась. Однако пугала его не жестокость ее ранения, но ощущение огромной близости к ней. Ведь именно ее кожа и кровь когда-то открыли ему такие вещи, до которых не добраться никаким осколкам.
Постепенно им удалось достигнуть определенного взаимопонимания, и Изабель решилась рассказать ему о случившемся с ней. О совместной их жизни, о местах, в которых они побывали, даже о Сен-Реми она упомянула лишь мимоходом.
— Так, я вернулась в Руан, в родительский дом. Я словно опять обратилась в ребенка, но без невинности, без ощущения больших, открытых передо мной возможностей. Конечно, приняв меня, родители поступили по-доброму, однако мое падение ощущалось мной как тюремная клетка. Представляешь? Меня словно вернули назад, наказав за плохое поведение, и потребовали, чтобы я все начала сначала.
Вскоре отец стал поговаривать о моем возвращении в Амьен. Сначала я не принимала эти разговоры всерьез. Думала, что Азер и видеть меня не захочет — не говоря уж о скандале, который вызовет мое появление в городе. Однако отец оказался ловким дипломатом. Он взялся за это дело так же, как когда-то за устройство моего брака. Пригласил Лизетту и Грегуара повидаться со мной. Увидев их, я расплакалась от счастья. Лизетта выросла, превратилась в юную женщину. Ей мое возвращение было не нужно, однако она проявила доброту, хоть легко могла бы обойтись и без нее. А вот Грегуар умолял меня вернуться. Они почти уговорили меня. Я не могла поверить, что они способны простить мне то, что я сделала с их отцом. Но они просто сказали, что все забыто. Думаю, потеряв одну мать, они были готовы на все, чтобы не лишиться другой. И простили меня. Простили, потому что любили — даже такой, какой я стала.
Потом состоялась встреча с Азером, которой я сильно страшилась. Странно, но он показался мне пристыженным. Наверное, то, что я оставила его ради другого мужчины, принизило Азера в собственных глазах. Со мной он вел себя смиренно. И даже пообещал, что будет мне лучшим, чем прежде, мужем. Я не могла до конца поверить в то, что все это происходит на самом деле. Желания вернуться я не испытывала. И решилась лишь потому, что была очень несчастна в доме родителей, а отец умело играл на этом.
— И ты вернулась? — спросил Стивен. Никакого смысла в ее возвращении он не видел; оно представлялось ему непостижимым — если только Изабель не утаила от него какую-то часть своей истории.
— Да, Стивен, вернулась — не своей охотой, но потому, что у меня не было выбора. Никакого счастья возвращение мне не принесло. Я пожалела о нем, едва переступив порог амьенского дома. Но теперь я знала, что больше не передумаю. Что должна буду остаться. Через несколько месяцев то, что там называют «обществом», вновь приняло меня. Месье и мадам Берар пригласили нас к обеду. Началась прежняя жизнь, только намного худшая. Меня спасла война. Возможно, благодаря ей я и стала относиться ко всему философски.
Изабель коснулась шеи пальцами правой руки. Что они ощутили, подумал Стивен.
— В тот август через город проходили британские части. Я наблюдала за ними в слабой надежде увидеть тебя. Люди пели: «Боже, храни короля». Но скоро все повернуло к худшему. Под конец месяца англичане решили, что оборонять город не стоит. И оставили нас на милость немцев. Я хотела уехать, но Азер был членом городского совета и настоял на том, чтобы мы остались. Мы ждали два дня. Два мучительных дня. В конце концов они появились — со стороны Альбера — и вступили в город по рю Сен-Лё. На краткое время в городе установилась праздничная атмосфера. Но затем мы узнали об их требованиях. Они дали мэру два дня на то, чтобы обеспечить их огромным количеством продовольствия, лошадей и снаряжения. А в виде гарантии потребовали выдать им двенадцать заложников. Двенадцать городских советников выступили добровольцами. Одним из них был мой муж.
Немцы явились в дом на бульваре дю Канж и поселили там дюжину своих офицеров. Муж провел ту ночь в зале заседаний городского совета. Сбор продовольствия шел очень медленно, немцы грозили убить всех заложников. Под городом стояла огромная батарея, пушки были нацелены на нас. На следующий день мы услышали, что всех заложников отпустили, однако потом выяснилось, что мэр заплатил недостаточно денег, и потому четверых, в том числе моего мужа, оставили под стражей. После трех дней неопределенности немцы признали, что требования их выполнены, и оставшихся советников выпустили на свободу. Но оккупированный город стал совсем другим.
С последней частью своей истории Изабель покончила быстро. Все ее участники предстали не в лучшем свете.
Немцы приказали мужчинам призывного возраста явиться на предмет депортации. Многие в ответ сбежали из города, и тем не менее четыре тысячи мужчин добровольно отдались в руки оккупантов. Немцев их послушание смутило. Управиться с таким числом людей они просто-напросто не могли. И отпустили всех, кроме пятисот пленников, которых и вывели пешим порядком из города. Когда они дошли до пригородного местечка Лонго, наименее трусливые сообразили, что никто их силком не удерживает, и втихомолку вернулись домой. А в Пероне тех, кто не решился сбежать, погрузили в реквизированный у французов транспорт и повезли в Германию. Азер, считавший своим долгом оставаться с жителями Амьена, отправился с ними. По причине солидного возраста он получил несколько неофициальных предложений возвратиться назад, однако остался непреклонным в решении разделить участь незаслуженно пострадавших граждан своего города.