И пели птицы... - читать онлайн книгу. Автор: Себастьян Фолкс cтр.№ 79

Элизабет переползала на корточках вдоль стоявших в ряд металлических сундуков. Ближайший к ней содержал новую порцию хлама: ее старые игрушки и опять-таки счета и деловые письма, связанные с покупкой дома.

Некоторые из них Элизабет прочитала — тривиальные сами по себе, они тем не менее тронули ее. Столбики цифр — займы и проценты по ним, — отпечатанные на машинке на синем с красными полями долговом обязательстве и заверенные твердой, сделанной черными чернилами подписью, говорили о пустяковых по нынешним временам суммах, взятых под вполне милосердные проценты, но как устрашающе они должны были выглядеть в те давние годы, лишая должника душевного покоя. Элизабет прежде всего видела в них свидетельства жизни ее семьи, пусть непрочной, на грани распада, свидетельство заботы родителей, в первую очередь матери, о доме и ребенке, ее решимости сделать еще одно усилие для поправления дел. Не такие уж большие суммы, одолженные у какого-то общества взаимопомощи, означали, что мать, отказавшись от надежд на путешествия и облегчение собственной доли, принесла себя в жертву дочери. У Элизабет с трудом укладывалось в голове, что ее жизнь — результат самоотречения предыдущих поколений.

На дне третьего сундука она увидела бумажный сверток, стянутый завязанной бантиком бечевкой. Его покрывал настолько густой слой пыли, что у Элизабет от одного прикосновения к нему одеревенели кончики пальцев и мурашки побежали по коже. Она потянула за хвостик бечевки, и сверток послушно раскрылся, вывалив ей в руки свое содержимое. Документы, письма, записная книжка. А кроме них — какие-то цветные ленточки, три медали и поясная фляжка. Все это, похоже, принадлежало временам более ранним, чем содержимое остальных сундуков.

Некоторые из писем были написаны от руки, на французском. На одном стоял руанский адрес. Элизабет начала читать это письмо, почему-то чувствуя себя виноватой. Впрочем, содержание его осталось для нее туманным. Написано оно было почерком убористым и витиеватым, чернила выцвели, а французский Элизабет был бедноват для пестревшего идиомами языка. Было и еще одно, написанное той же рукой письмо, пришедшее из Мюнхена.

На дне свертка лежали две книжки. Первая оказалась армейским руководством для офицеров. На форзаце его значилось: «Капитан Стивен Рейсфорд. Апрель, 1917». Элизабет открыла книжку. Одна из инструкций внушала офицеру, что он «должен быть кровожадным, постоянно думать о том, как уничтожить противника, и помогать в этом своим подчиненным». Разделенное дефисом слово «кровожадный» бросило Элизабет в дрожь.

Второй была записная книжка в толстую синюю линейку, с отчерченными красным полями. Ее страницы были заполнены сделанными чернилами записями.

С записями дело обстояло еще сложнее, чем с письмами. Буквы очень походили на греческие. Элизабет озадаченно полистала страницы. Если записная книжка принадлежала иностранцу, никак с ее семьей не связанному, то как она очутилась в свертке с вещами деда? Элизабет опустила ее в карман юбки, вернула все остальное в упаковочную бумагу и снова перевязала сверток бечевкой.

Мать сидела в гостиной, читая книгу.

Элизабет начала разговор с уже использованной ею уловки.

— Так я свой дневник и не нашла. У меня там был записан один старый адрес, и недавно он мне понадобился. Когда я перебиралась к себе на квартиру, ты разрешила мне кое-что здесь оставить, помнишь?

— Да, помню. Хотя лучше бы ты все это на помойку снесла.

— Еще успею. Пока я искала дневник, мне попался под руку сверток с бумагами, я так понимаю, твоего отца.

— А я думала, что давно все выбросила. Их было много, но в этот дом я их перевозить не стала.

— Чего было много?

— Записных книжек, которые он вел с тех пор, как впервые попал во Францию. По-моему, штук двадцать, если не тридцать. Что там было написано, я понять не смогла, потому что он пользовался каким-то шифром.

— Одну из них я на чердаке и нашла. Выглядит так, словно он по-гречески писал.

— Точно, — сказала Франсуаза. — Книжек оставалось много. Думаю, он не хотел, чтобы кто-нибудь их прочел, иначе писал бы на английском.

— Каким он был человеком, твой отец?

Франсуаза выпрямилась, щеки ее окрасились легким румянцем.

— Жаль, что ты не знала его. Он бы тебя полюбил. Мне всегда хотелось, чтобы он хоть раз увидел тебя, погладил по щеке.

В следующую субботу Элизабет спустилась в метро, села в поезд, и тот полетел вперед, покачиваясь и лязгая, совершая электрический путь по трубе, проложенной под городом в вязкой глине. В Стратфорде она выбралась под свет зимнего солнца и поехала дальше автобусом. На всем этом пути она проклинала свой отказавшийся заводиться шведский седан.

Дом Боба и Ирен стоял на площади с полудюжиной голых платанов, поднимавшихся из огороженной железным заборчиком лужайки. На одном ее краю находилась песочница с оранжево-красной конструкцией, по которой лазали детишки; яркие поверхности ее были покрыты нанесенными распылителем словами, принадлежавшими письменности, известной лишь тому, кто этим распылителем орудовал. На взгляд Элизабет, они походили на грозные предостережения фундаменталистских священных книг. Для детских игр было слишком холодно, зато по редкой грязной траве скверика тащила на поводке тощую овчарку женщина с обмотанной шерстяным шарфом головой, — собака притормозила и присела в песочнице.

Элизабет поспешила к дому, нажала на кнопку звонка. Увидела макушку Ирен, которая нагнулась, чтобы угомонить облаивавшего полуоткрытую дверь терьера. Перемежая угрозы и уговоры, обращенные к собаке, и успокоительные уверения — к гостье, Ирен сумела расчистить в тесной прихожей достаточно места, чтобы Элизабет смогла войти в дом, а его хозяйка закрыть за ней дверь.

Они направились в гостиную с выходящими на площадь окнами. Элизабет присела, а Ирен ушла на кухню приготовить чай. Стены комнаты были оклеены темно-коричневыми обоями, большую часть которых скрывали картины и полки, заставленные множеством фарфоровых чашек с блюдцами и чучелами птиц в стеклянных ящичках. Присутствовали также два портновских манекена — один в лиловом бархатном костюме девятнадцатого века, нагой торс второго был задрапирован старинными кружевами, ниспадавшими складками. По всей комнате были расставлены столики, нагруженные медными безделушками и фигурками.

— Надеюсь, Боб не сердится на меня за то, что я использую его как справочную библиотеку, — сказала Элизабет вернувшейся с чаем Ирен.

— Думаю, нисколько, — ответила Ирен. — Скорее всего только радуется. Помогли тебе его книги?

— Да, помогли. Я ведь рассказывала тебе о мемориале, который увидела во Франции, верно? Понимаешь, меня теперь словно преследует эта тема, мне хочется узнать о ней больше. Я нашла записную книжку деда — во всяком случае, предполагаю, что она принадлежала ему, поскольку лежала среди его вещей. Однако записи в ней сделаны на языке, которого я не знаю, и я подумала, вдруг он известен Бобу, он же интересуется археологией.