Они изучили меню — официант стоял рядом со столиком, постукивая карандашом по блокноту. Франсуаза выбрала артишоки и палтус по-дьеппски. Элизабет — грибы и говяжье филе. Она заказала дорогое вино, жерве-шамбертен, не зная, впрочем, белое оно или красное. В ожидании заказа обе пили джин с тоником. Элизабет изнемогала от желания закурить.
— Совсем бросила? — спросила Франсуаза, заметившая нервные движения ее рук.
— Совсем. Ни единой, — улыбнулась Элизабет.
— И из-за этого так поправилась?
— Правда?.. Ну, наверное.
Официант принес первые заказанные ими блюда.
— Для вас, мадам? Артишоки? А для вас грибы? Кто из вас, леди, желает попробовать вино?
Когда официант удалился и они принялись за еду, Элизабет неловко сообщила:
— Я действительно поправилась, но не потому, что бросила курить. А потому, что жду ребенка. — Она внутренне сжалась, ожидая ответа матери.
Франсуаза взяла ее за руку:
— Умница. Какая радость!
Элизабет, прослезившись, сказала:
— А я думала, ты рассердишься. Ну, знаешь — из-за того, что я не замужем.
— Я просто рада за тебя, если хочешь знать.
— О да. Да. Именно это я и хотела узнать. — Элизабет улыбнулась. — По-моему, ты не очень удивилась.
— Нет, не очень. Я заметила, что ты немного раздалась. И перестала курить. Ты сказала, что дала зарок в новогоднюю ночь, но ты их и раньше давала, только безрезультатно.
Элизабет рассмеялась.
— Хорошо. Ты не собираешься спросить, кто отец?
— А я должна? Это так важно?
— По-моему, нет. Он этому рад — ну, более или менее. Собирается помогать нам деньгами, хоть я его и не просила. Думаю, все будет в порядке. Он очень хороший человек.
— Ну и прекрасно. Больше я ни о чем спрашивать не стану.
Спокойствие, с которым Франсуаза приняла новость, удивило Элизабет — пусть даже мать обо всем догадалась и успела приготовиться к сегодняшнему разговору.
— И ты не против того, что твоего внука родит незамужняя женщина?
— Как я могу быть против? — ответила Франсуаза. — Мои мать с отцом тоже не были женаты.
— Grand’mère? — поразилась Элизабет.
— Нет. Grand’mère не настоящая моя мать. — Франсуаза смотрела на дочь с нежностью. — Я все собиралась рассказать тебе, но как-то случая не представлялось. Твой дед женился на Жанне, Grand’mère, в девятнадцатом, после войны. А мне тогда было уже семь лет. И пять, когда они познакомились!
— Я же видела — что-то не сходится! Прочитала его записные книжки и попробовала кое-что подсчитать. А потом решила, что не в ладах с математикой.
— В них упоминается женщина по имени Изабель?
— Да, пару раз. Я полагала, это его давняя подружка.
— Это моя мать. Младшая сестра Crand’mère.
Элизабет смотрела на Франсуазу широко раскрытыми глазами.
— Значит, Crand’mère не была моей настоящей бабушкой?
— Во плоти — нет. Во всех остальных отношениях — да. Она вырастила меня и любила как собственное дитя. Перед войной твой дед недолгое время жил в доме одной семьи. У него случился роман с Изабель, они вместе сбежали. А потом она, поняв, что беременна, оставила его и со временем вернулась к мужу. Годы спустя, во время войны, твой дед встретил в Амьене Grand’mère. Она отвела его к Изабель, но та взяла с сестры обещание не говорить ему о ребенке.
— А ребенком была ты?
— Верно. Глупая какая-то увертка. Не знаю. Изабель хотела пощадить его чувства. Обо мне он узнал только перед самой женитьбой на Жанне. Меня прислали к ней из Германии, я жила там после смерти матери. Она умерла от гриппа.
— От гриппа? Это же невозможно.
Франсуаза покачала головой:
— Да нет. Была эпидемия. Сразу после окончания войны она убила в Европе миллионы людей. Изабель всегда говорила, — если с ней что-то случится, меня вырастит Жанна. Они условились об этом, когда Изабель уезжала в Германию с мужчиной, которого полюбила. С немцем по имени Макс.
— А он не захотел, чтоб ты жила с ним, так?
— Нет, не думаю. Он очень болел после войны. И умер, лишь ненадолго пережив Изабель. Ну и, в конце-то концов, я же не была его дочерью.
— И ты выросла как дочь Стивена и Жанны?
— Именно. Grand’mère была чудом. Она стала для меня второй матерью. Семья у нас была очень счастливая.
Официант принес вторые блюда.
— Тебя ведь это не расстроило? — помолчав с минуту, спросила Франсуаза. — Для тебя это важно? Надеюсь, что нет, потому что для меня не важно. Если люди любят друг друга, как любили мы все, подробности не имеют значения. Любовь важнее, чем плоть и кровь, чем то, кто кого родил.
Элизабет на мгновение задумалась, потом сказала:
— По-моему, ты совершенно права. Мне понадобится немного времени, чтобы все переварить, но я совсем не расстроилась. Расскажи о своем отце. Был он счастлив?
Франсуаза приподняла брови, вздохнула.
— Ну, там все было… сложно. После войны он два года молчал.
— Как, не говорил ни слова?
— Ни слова. Не знаю, наверное, ему все-таки пришлось сказать «Да», когда они женились. Какие-то слова он ради сохранения собственной жизни должен был произносить. Но в то время я ни разу не слышала, чтобы он говорил. Да и Grand’mère рассказывала мне о двухлетнем молчании. Она уверяла, что помнит, как он заговорил снова. Дело было утром, мы завтракали. А он вдруг встал из-за стола, улыбнулся и сказал: «Сегодня вечером мы идем в Лондоне в театр. Выезжаем после полудня, поездом». Она ушам своим не поверила. Мне было тогда десять лет.
— Вы жили в Англии?
— Да, верно, в Англии. В Норфолке.
— После с ним все было хорошо?
— Ну… ему стало получше. Он разговаривал, был со мной очень добр. Даже баловал меня. Но со здоровьем у него было неладно.
— О войне он что-нибудь рассказывал?
— Никогда. Ни слова. С того дня, по словам Grand’mère, все выглядело так, точно ее просто не было.
— Когда он умер?
— Перед тем, как я вышла за твоего отца. В сорок восемь лет. Как многие люди его поколения, он так по-настоящему и не оправился.
Элизабет кивнула.
— Всего за пару лет до моего рождения.
— Да, — печально подтвердила Франсуаза. — Жаль, что он не увидел тебя. Мне так хотелось, чтобы это произошло. Он стал бы… счастливее.
Элизабет опустила взгляд на тарелку.