Прокол (сборник) - читать онлайн книгу. Автор: Валд Фэлсберг cтр.№ 15

Лицо чужака серьёзно. Он мне больше не кажется просто бытовым идиотом. А вдруг всё-таки конкретный диагноз? И этот сенсибилизатор… Ну и мимо! Не помню, что это значило, но уж точно — и не в ту сторону. Какое-то усиливание ощущений… Все наоборот. Сенсибельный… Сенсибилиот… Сибилла, вот кто ты!

У меня была одноклассница Сибилла. Знаточка по делам гороскопов, экстрасенсов и пророков. А тело её и впрямь предоставляло всякие увлекательные повороты. Пока в иссохшей плоти Сибиллы отдых искать не испытываю ни малейшей тяги.

— Так вот я, с вашего позволения, живу, — Сибилла смиренно заключает. — Зарабатываю годики. Ведь такая уйма людей, которые лишились бы целых недель, лишь бы скорее пришло какое-нибудь непримечательное, дико ценное по-ихнему событие. Не говоря уж о более тяжёлых недугах. Порой я выигрываю себе отрезок жизни даже на автовокзале от нетерпеливого мальчишки, ожидающего свою избранницу. И счастье его настигает скорее, и скорее уходит, и остаётся лишь похмелье, и все довольны.

— А что вы делаете со своей… — даже не знаю, как сказать, — со своей номинальной жизнью? Той — отведённой Божком. Не уходит ли она в бессмысленных поисках? Где только вам не приходится шляться, чтоб наткнуться на очередного утомлённого жизнью!

— Да! — Сибилла выдыхает, явно удовлетворённый моим вопросом, которой иначе, наверное, риторически задал бы себе сам. — Так напишете обо мне? Я всё расскажу. Вам останется лишь вплести меня в сложный сюжет.

Я пожимаю плечами. Сибилла, видимо, воспринимает это как соглашение.

— Ну естественно, найти было нелегко. Я освоил применение ресурсов, но они оказались слишком разбросанными. Что делать?

— Искать концентрат, — я недалёко вывожу.

— Прелестно! Назовём это так. Назовём так этот дворец страданий, — он кидает рукой в сторону белого коридора за спиной. — Поначалу давалось нелегко. Пришлось всю жизнь подстроить под больницу. Я сменил квартиру. И работу сменил. До того на заводе работал. Химик я, с вашего позволения. Вот уже много лет — здесь. В лаборатории. Да, да, и вам я анализы делал. Я всё знаю о больных. Мне надобно знать. Ибо я есть вы. Та часть вас, которую вы сами не хотите. Дни я обычно провожу как все. В основном ночи… Ночами я сплю в палатах. Тяжёлых больных предостаточно… Пустых ночей не бывает. Три-четыре часа за ночь я выигрываю точно. Да ведь ещё роды! Не сомневайтесь: есть много женщин, отказывающихся от мгновений прихода их ребёнка. Бывают очень тяжёлые… Иной раз я выигрываю аж шесть часов. Поверьте, я — единственный рожающий мужчина на свете. И часто. Так — раз в неделю. Большинство женщин рожают реже, — Сибилла долго и благосклонно улыбается. — И роды настолько просты! Позы однообразны: боль рожениц я могу засосать даже из-за стены.

— И как? Много лет выиграли?

— Гм… Не считал. Ну, свои четырнадцать месяцев за год проживаю уж точно. Без пустой нитки. Все полные. Вы ожидали чего-то более ошеломительного? — Сибилла опять улыбается, на этот раз так по-матерински. — Разумеется, большинству людей не велика разница — двенадцать или четырнадцать…

Изначальный сарказм во мне перемешался с сочувствием.

— Спасибо, — я говорю. Отодвигаю остывший суп. Уж как-нибудь перекушу что-то попозже. Оказывается — пока Сибилла меня раздражал, я чувствовал себя намного лучше. Теперь, когда этот полуумок вызвал во мне жалость, охватила усталость. — Мне как бы пора…

Сибилла глубоко впитывается в меня глазами.

— Вы всё ещё считаете, что не стóит писать обо мне?

— Обо вас… — я лихорадочно вычисляю, как вежливее увильнуть. — А скажите, пожалуйста… Я так и не понял, чьё тело в действительности кашляло: кислотоглошье или ваше?

— В действительности? — Сибилла сожмуривается. — В моей действительности кашлял я. А в вашей — он. Все рефлекторные действия остаются в его теле. Только он их не чувствует.

— А это кидание по постели? Кто кидался?

— Якобы… Гм… — Сибилла сжимает зубы и задумчиво бормочет. — Якобы я… По крайней мере, он на моём месте… Он на своём месте кидался бы.

— А вы?

— Вы не ответили! — тон Сибиллы становится почти приказывающим.

— Мне пора идти.

— Вы не уйдёте! — он резко возражает. — Вы ещё не поняли, что от меня-таки не уйдёшь. И добром и не поймёте, коль упорно считаете меня идиотом!

— Псих, — я выплёвываю и резко вскакиваю… М-м-м! Не стоило. Пальцы словно клешни сжимают край стола. Как мне это… Как меня это задолбало! Когда же это уймётся!

Чувствую, как кровь капля за каплей покидает лицо. Счас выбьется холодный пот. Зачем я вставал… Присесть бы… Осто… Осторожно. На этот раз, похоже, так скоро не про… Нет, может… Кажется, всё-таки отпускает…

Сибилла! Чего стоишь напротив меня трупобледным? Чего ты стоишь бледным?! Чё ты мнёшь край стола?!

— Прочь, тварь! — я ору. Столик не тяжёлый. Ложки, кружки, суп — всё крушится. Сибилла рушится вспять. Ноги стола, ноги Сибиллы, туман…

— Никогда! Никогда я не напишу о тебе! — я реву, падая. Или просто реву от боли, без слов, а сам… В действительности настает тишина, а в моей действительности всё ещё грохочут мои невысказанные слова:

— Никогда в жизни!

Фараон торчал в своем будуаре и лениво наблюдал за суетящимися пажами. Ему порой нравилось наблюдать за ними. По правде говоря, эти пажи никакими пажами не были и вовсе не являлись членами Двора, но пусть: абсурдное употребление титула лишь подчеркивает иронический взгляд старого весельчака на их присутствие при ожидаемой забаве. Молодые люди, собирающиеся обслуживать Фараона, скорее, могли быть лакеями, но сам Фараон никогда не пользовался словом лакей. С чисто биологической точки зрения было бы даже правильней причислять пажей к другому, нижестоящему виду: столь неловкими всегда выглядели их мелкие фигуры посреди пышных форм дворянских дам, столь смешными казались тряпки, полностью покрывающие их тела даже во время забавы, хотя Фараон никогда в жизни не запрещал и им присутствовать нагими. Быть может, это и к лучшему, что каждый сам свое место знает.

Даже торчать Фараон умел достойно его величественной сути. Он лениво стоял, выпрямившись во весь свой впечатляющий рост и погрузившись в себя; порой задумчиво неспешная игра мышц шевелила седые лохмы на могучей груди.

Правда, это были уже не те мускулы, что раньше, но Фараон не имел привычки оглядываться на пройденный путь и тосковать по утраченному. Еще в позапрошлом году ему во Дворе не найти было противника в физическом соревновании. Порой он даже позволял себе собственноручно поставить на место того или иного буяна, якобы не припоминающего, кто здесь Фараон. Вернее — собственноножно. С легкостью балерины, с грацией косули он соизволял, без разбегу подпрыгнув, намазать наглецу по ребрам — обеими ногами сразу. Нынче это ему недоступно. Ноги в неожиданно короткий срок стали скованными, в суставах нашла пристанище боль, а походка… Походка неуклюжа и скованна как у пажа, Фараон, было, ухмыльнулся про себя. Нет, он не презирал пажей. Но никогда в жизни словесно не обращался к ним. И никогда не опускался до физического насилия над ними. Ему нравилось барабанить по мускулистым и изящным телам аристократической крови. Поданное пажами угощение Фараон всегда принимал молча, никогда не говорил, что было очень вкусно, но никогда и не бранил. Пажи относились к нему с полным уважения восхищением, но без боязни. Отношение же его мещанского Двора было прямо противоположно: никто не изливался признаниями в уважении и любви, зато не одобряемые Фараоном взгляды все еще придерживал при себе, хотя и силы старого властелина явно иссякали.