Устал рождаться и умирать - читать онлайн книгу. Автор: Мо Янь cтр.№ 133

— Голова кружится!

Я встал, подняв её вместе с собой. Голова её покоится у меня на плече, волосы щекочут мне ухо. В коридоре послышался звонкий голос уборщика. Этот любитель попеть подражал единственным в своём роде напевам с севера Шэньси. Каждое воскресенье после полудня слышно было, как он моет швабру и распевает во всё горло: «Братец уехал в чужую сторону, ах, свою сестрёнку оставил ты одну».

Я знал: раз он начал распевать, значит, кроме него, и меня в здании никого нет и вскоре он придёт убираться. Очнувшись, я отстранился от неё, немного приоткрыл дверь и притворно сказал:

— Чуньмяо, извини, не знаю, что на меня нашло…

— Я тебе не нравлюсь? — проговорила она, вся в слезах.

— Нравишься, очень нравишься… — поспешил заверить я. Она снова хотела было прильнуть ко мне, но я взял её за руку. — Чуньмяо, милая, сейчас придут уборку делать. Шла бы ты сейчас, а через пару дней встретимся и поговорим спокойно. Мне так много нужно тебе сказать…

Она ушла, а я бессильно рухнул в кожаное вращающееся кресло и прислушивался к её шагам, пока они не растаяли в дальнем конце здания.

— По правде сказать, когда ты подошёл в тот вечер к воротам, я тут же учуял исходящую от тебя радость, заразительную не только для человека, но и для собаки. Это был совсем не тот запах, какой остаётся после того, как держишь женщину за руку, ешь с ней за одним столом, обнимаешь во время танца. Даже после близости с женщиной запах совсем другой… Мой нос не проведёшь, — посверкивая глазами, заявил большеголовый Лань Цяньсуй.

Выражение его лица и глаз заставило осознать, что я говорю не с исключительно одарённой девушкой, которую вырастила Пан Фэнхуан и которую связывают со мной непростые отношения — не знаешь, как их и назвать, — а с умершим много лет назад псом моей семьи.

— Мой нос не проведёшь, — самоуверенно повторил он. — Летом тысяча девятьсот восемьдесят девятого ты отправился в Люйчжэнь, якобы для проверки работы, а на самом деле, чтобы выпить, поесть, развлечься и сыграть в карты со своими закадычными дружками — партсекретарем Люйчжэня Цзинь Доухуанем, мэром Лу Тайюем и директором местного торгово-закупочного кооператива Кэ Лиду. На выходные большинство уездных кадровых работников сбегают с такой целью в деревню. На твоих руках я унюхиваю запахи и Цзиня, и Лу, и Кэ: все они бывали у нас в доме, и запахи складируются у меня в голове, досье есть на каждого. По запаху я тут же представляю себе, как они выглядят, как говорят. Можешь жену и ребёнка оставить в неведении, а меня не обманешь. В полдень вы откушали черепаху из Великого канала, тушёную курицу — фирменное блюдо тех мест, — лакомились личинками цикад и гусеницами шелкопряда, и ещё много чем, неохота и перечислять. Всё это особого значения не имеет, главное, я учуял из твоей мотни запах застывшей спермы и резины презерватива. Значит, насытившись вином и едой, вы отправились по девочкам. Люйчжэнь стоит на Великом канале, там и природных богатств полно, и рукотворных, пейзажи прекрасные, на берегах канала десятки ресторанов и парикмахерских, где немало красоток полулегально занимаются древнейшей профессией — вам об этом говорить не надо, сами всё знаете. Я — собака, меня вопросы «борьбы с желтизной» [255] не касаются, и раскрываю я эти твои похождения лишь для того, чтобы показать: когда ты переспишь с женщиной, её запах накладывается на твой, но если помыться как следует, попрыскать одеколоном, то, в общем-то, можно избавиться от её запаха или замаскировать его. На этот же раз всё по-другому. Ни запаха спермы, ни запаха её тела, но ясно, что с твоим запахом смешался дух исключительной свежести, и с этого момента с ним произошла перемена. Именно тогда я понял, что между тобой и этой женщиной уже зародилось глубокое чувство, что любовь пропитала вашу плоть и кровь, и никакой силе не дано разлучить вас.

Твоё поведение в тот вечер представляло, по сути дела, бесплодные усилия. После ужина ты пошёл в кухню и помыл посуду, потом поинтересовался у сына, как у него с учёбой. Это было так непохоже на тебя, что твоя жена растрогалась и по своей инициативе заварила тебе кружку чая. Ночью у вас с ней была близость. По твоим подсчётам, это был двадцатый раз, и последний. Сильный запах позволил мне судить, что на этот раз секс между вами был более или менее на высоте, но я знал, что всё это уже напрасно. Потому что над физическим отвращением временно возобладало вызванное нравственной самодисциплиной чувство раскаяния. Но вошедший в тебя запах той женщины подобен семени: оно дало пока первые всходы, а стоит росткам распуститься и расцвести, никакая сила уже не заставит тебя снова приблизиться к жене. По перемене твоего запаха я понял: ты заново родился, что значило гибель нынешней семьи.

Запахи для собаки — вопрос жизни и смерти. Через них мы познаём мир, судим о природе вещей и определяем своё поведение; это у нас врождённое, и развивать особо не надо. Никакими дрессировками собачий нюх не обостришь, но можно обучить собаку своим поведением дать что-то понять и людям, которых с их слабым нюхом выручают лишь глаза. Как, например, из кучи обуви собака вытаскивает обувь преступника? Как раз по запаху, а люди потом уже смотрят, чья это обувь. Уж не обессудь, что я так многословен; хочу лишь подчеркнуть, что перед собакой ты как на ладони и никаких секретов от неё быть не может.

Стоило тебе тогда войти в ворота, как я мигом распознал запах Пан Чуньмяо, и в голове у меня тут же сформировался её образ. Постепенно я отчётливо представил и во что она была одета, перед глазами словно предстало всё, что произошло у тебя в кабинете. Я узнал даже больше, чем ты. Потому что по твоему запаху учуял, что у неё месячные, а ты об этом и понятия не имел.

С того момента, как я попал в ваш дом, до твоего поцелуя с Пан Чуньмяо минуло почти семь лет. Из покрытого пушком щенка я превратился в большого могучего пса. А твой малыш сын уже пошёл в четвёртый класс начальной школы. Обо всём, что произошло за это время, можно написать большую книгу, а можно и обозначить одним росчерком пера. Без преувеличения скажу, что в этом небольшом уездном городе и каждый угол, и каждый телеграфный столб отмечены моей струйкой. На мои метки везде, конечно, накладывались «росписи» других собак. Постоянных жителей в городке сорок семь тысяч шестьсот, да ещё приезжающих тысячи две. Городок этот ваш, но и наш. У вас улицы, сообщества, организации, руководители. У нас примерно то же самое. Среди шестисот с лишним собак городка четыреста с лишним — местных пород. Эти беспорядочно спариваются, смешанная кровь, недалёкие взгляды, пугливые, себялюбивые — в общем, толку никакого. Около ста двадцати чёрных немецких овчарок, но чистокровных немного. Двадцать пекинесов, четыре куцехвостых немецких ротвейлера, по паре венгерских выжл, норвежских ездовых, голландских далматинцев и гуандунских шарпеев, один английский золотистый ретривер, австралийская колли, тибетский мастиф, а также с дюжину русских лаек и японских чихуахуа, которых и собаками-то не назовёшь. Был ещё здоровенный рыжий поводырь неизвестной породы, неразлучный спутник своей слепой хозяйки Мао Фэйин. Та играла на площади на эрху, а он спокойно лежал у её ног, не обращая внимания ни на одну собаку, пытавшуюся наладить с ним отношения. Был пёс по прозванию «коротконогий английский джентльмен Бассет», он проживал в микрорайоне Синхуа, в доме, который совсем недавно возвела хозяйка одного из салонов красоты. Ножки толстенькие, коротенькие, тело вытянутое, будто лавка. И тело само по себе уже ни на что не похоже, а тут ещё уши свешиваются, как блины. Глаза в красных прожилках, словно у него конъюнктивит. Местные дворняги — сброд, у них ума не хватает, чтобы объединиться, поэтому по ночам уездный центр Гаоми — в основном вотчина наша, немецких овчарок. Меня, Четвёрочку, у тебя дома кормили совсем неплохо, ведь ты в чиновных. Чего тебе не хватало, так это чувственности жениного нижнего «ротика», а уж в удовольствиях для верхнего недостатка не было. Особенно по выходным и праздникам превосходных продуктов накупалось море. Кроме холодильника у вас в доме появился ещё и морозильный шкаф, но всё равно много еды портилось. А ведь доброе всё какое! Не говоря уже о ширпотребе — куры, утки, рыба, — были вещи дорогие и редкие, такие как верблюжье копыто из Внутренней Монголии, [256] куропатки из Хэйлунцзяна, медвежья лапа из Муданьцзяна, [257] оленьи причиндалы с гор Чанбайшань, саламандра из Гуйчжоу, трепанги из Вэйхая, [258] акульи плавники из Гуандуна. Все эти деликатесы загружали в холодильник и морозильный шкаф, но в конце концов они попадали ко мне в брюхо. Потому что ты дома ел мало. Потому что у твоей жёнушки один хворост был на уме: она его и жарила, и продавала, и ела, и не очень-то готовила что-то другое. Вот в еде мне счастье и привалило. В городе многие хозяева занимали посты и повыше твоего, Лань Цзефан, но кормили своих псов гораздо хуже. Их хозяевам, как они утверждают, подносили в подарок деньги и драгоценности, а моим — одну еду. Получалось, что они не тебя, Лань Цзефан, одаривали, а меня, Четвёрочку. На всех этих деликатесах, «дарах гор и морей», я, ещё не достигнув годовалого возраста, уже вымахал в самую большую овчарку из всех ста двадцати. К трём годам мой рост составлял семьдесят сантиметров, длина от головы до хвоста — сто пятьдесят, а вес — шестьдесят кило. Все это твой сын измерял, ничуть не преувеличиваю. Острые уши торчком, желтоватые глаза, большая крепкая голова, острые белые зубы, большая, как у крокодила, пасть, чёрная отливающая шерсть на загривке, палевая на брюхе, прямой вытянутый хвост и, конечно же, выдающиеся нюх и память. По правде говоря, во всём Гаоми потягаться со мной мог лишь бурый тибетский мастиф. Но этот пришелец, спустившийся к Жёлтому морю из края снежных вершин и высокогорья, целыми днями ходил заспанный: одни говорят, мол, от переизбытка кислорода, другие — от постоянных драк. Заставишь пробежаться несколько шагов, глядишь — уже и запыхался. Его хозяйка, управляющая магазина по продаже острого соуса «хун», супруга Сунь Луна из Симэньтуни — рыжие крашеные волосы, полный рот золотых зубов, — часто наведывалась в салон красоты. Куда бы она ни направлялась, переваливаясь грузным телом, мастифф, тяжело дыша, плёлся за ней. У себя в горах эта псина могла с волком схватиться, но здесь в Гаоми, братцы мои, ему впору лишь поджать хвост, не собака — одно название. Столько я наговорил — ты, наверное, уже всё понял? Пан Канмэй заправляет в Гаоми всеми кадровыми работниками, а под моим началом все собаки. Но мир собак и людей в конечном счёте один, жизнь тех и других тесно переплетается.