Дорога обратно - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Дмитриев cтр.№ 77

— Жаль, Редиса нету с нами; он бы сумел это прочесть. Он бы тебя хвалил, а я бы тобой хвастал.

В августе семьдесят четвертого года В. В. не стало. Его хоронил весь город. В разгар поминок, когда все слова были сказаны, поминальное застолье распалось, перестало поминать, но не устало выпивать и, как водится, принялось курить и болтать по углам, к Серафиму подошел главный редактор областной партийной газеты Голошеин и проговорил, погладив по плечу:

— Какой человек, какой был человек… А ты бы написал нам что-нибудь, Серафим.

Что Голошеин имел в виду, чего он ждал от Серафима, об этом лучше бы спросить у Голошеина; его и спрашивали потом, и не абы кто спрашивал, да он ничего от испуга вспомнить не мог, только головой повинной мотал и все твердил как заведенный:

— Вляпался я, товарищи; не заметил мину и наступил… Простите меня, товарищи…

Возможно, Голошеин хотел получить от Серафима назидательные воспоминания об отце для рубрики «Делать жизнь с кого». Возможно, он вообще ничего не хотел; просто выказал Серафиму свое сочувствие и расположенность в самой удобной и привычной редактору форме. Выказал, выпил с ним в уголке, закусил сардинками и забыл.

А Серафим, на беду, запомнил.

Уже в первых числах сентября, вернувшись на базу из очередного короткого плавания, я получил письмо от матери, как и всегда, с вырезками из наших двух областных газет. Там были результаты и разборы матчей городской футбольной команды с псковским «Выдвиженцем» и пытавинским «Данко». Там были обзоры гастролей белорусского ансамбля «Песняры» в ДК учителей и свердловской оперетты в облдрамтеатре. Там были сообщения о смерти В. В., некрологи с солидными подписями и еще — статья Серафима «С думой о тебе, моя милая малая родина», озаглавленная так, судя по стилю, не сухим Серафимом, а главным редактором Голошеиным и помещенная им в рубрике «Поднимем родное Нечерноземье».

Нечерноземьем в тот год назвали Россию, почти всю ее европейскую часть от Мурманска до Саранска, от Брянска до Нарьян-Мара, от Калининграда до Кудымкара, Перми и Свердловска — двадцать девять ее автономий и областей. Передовицы, подвалы и, само собой, специальные рубрики газет были заполнены рассуждениями об осушении болот, известковании почв, о правильном употреблении химических удобрений, ностальгически-лукавыми спорами о навозе и былой крестьянской смекалке, назидательными мемуарами о совнархозах и МТС, призывами сселить поскорее в крупные поселки сто семьдесят тысяч семей, собрать в кулак основные фонды, перебросить по воздуху трактора из казахских степей, заклеймить позором молодежь, бегущую прочь из села, и даже наслать на поля коммунистов. В ходу были очерки мечтателей, задумчиво нюхающих и мнущих в горсти родную почву, обильно политую потом и кровью, стихи многочисленных лирических поэтов — этих неустанных соловьев своих бесчисленных малых родин…

Должно быть, в этом поэтическом ключе и воспринял статью Серафима несчастный Голошеин. Должно быть, он пребывал под неостывшим впечатлением от похорон В. В. — с речами, толпами, воинской пальбой и почетным караулом — и не сумел прочесть ее с привычной и должной бдительностью, хотя и выкинул кое-что, хотя и правил кое-где самолично стиль.

Я был тогда юн, глуп, далек от этих дел и этих бед и вырезку со статьей, едва прочел ее, кинул в море. Перескажу ее, как запомнил, своими словами, коротко, не ручаясь за точность слов.

Зачином статьи был затверженный в тот год, как речевка, и торжественный, как заклинание, перечень нечерноземных бед и проблем. Разорительные сюрпризы суровой матушки-природы. Изнурение переудобренных и оскудение недоудобренных полей. Увечная техника, вечно не поспевающая ни к пашне, ни к севу. Урожаи зерновых всего лишь в девять, хорошо в одиннадцать, у трудовых героев — в девятнадцать центнеров с гектара. Ради заполнения закромов расширяются поля. Они наступают на луга, в итоге не хватает кормов, и голодное поголовье идет под нож…. Повсеместное невыполнение планов, хронический срыв по всем показателям… Молодежь бежит из села по всем дорогам; на дорогах — грязь непролазная… Постыдно сузился ассортимент продуктовых и промтоваров в автолавках, сельпо и потребкооперации… Условия труда и быта на селе не соответствуют запросам граждан страны всепобеждающего социализма… И так далее, и так далее, и так далее, правдиво, вдумчиво и горько — может быть, не так прямо, но в духе разрешенных и даже обязательных в тот год откровений.

На полпути от зачина к почину Серафим осторожно поддержал передовых агрономов и публицистов, которые решились напомнить нам о том, как полезно бывает иногда дать и отдохнуть истощенному полю, подержать его год-другой под паром, — и оно потом отплатит сторицей, отблагодарит благодетеля полновесным и шумным колосом.

Далее шли обобщения, казалось бы, лирического свойства.

Нерасторжимы судьбы земли и судьбы людей на земле. Утомленные, сохнут сосцы земли, утомляется, иссушается сердцем и человек. Дело валится у него из рук, руки теряют былую сноровку. Опускаются руки, опускается человек… Вроде бы и пришло ему время героически собраться с силами, показать все свое умение, да нету тех сил, забыто былое умение — уж лучше, кажется, совсем себя забыть, уж лучше, к примеру, стыдно сказать, напиться… Не напрасно ли земля понадеялась на человека? Неумелый, усталый, порой и пьяный человек — разве он может ей помочь? Как бы не навредил, как бы не погубил, как бы не вышло много хуже, чем даже выходит пока…

Слова были туманны. Туман застил взор и пах паленым. Просто удивительно, как умудрился Голошеин не учуять опасность: в следующих абзацах статьи ее запах, казалось бы, не бил, а шибал в многоопытный нос главного редактора.

Порой мне думается, доверительно сообщал Серафим читателям областной партийной газеты, что труженикам полей Нечерноземья давно необходимо, как и самим полям, побыть под паром.

Помечтаем вместе, приглашал читателей Серафим, и вообразим себе, что на всем Русском Севере, Северо-Западе и на большей части средней полосы наконец приостановлены все основные сельскохозяйственные работы. Земля отдыхает. Понемногу избавляется от металлолома, мусора и отравы, набухает новыми, чистыми соками ее плодородный слой. Совхозные рабочие и колхозные крестьяне заняты на строительстве и поддержании многочисленных удобных дорог, сенокосом, уходом за лесами — но не позволяют лесу наступать на праздные, покрытые душистым разнотравьем поля. Множатся пасеки, и, пожалуй, поощряется коневодство. Очищаются русла рек, укрепляются их берега. Вдоль всех берегов свернуто почти всякое промышленное производство: фабрики и заводы, как это уже было однажды в лихую годину, благоразумно переброшены за Урал… Зато процветают народные промыслы. Старые русские города, подвергнутые тотальной реставрации и соответственно благоустроенные, становятся крупными центрами всемирного международного туризма, их пригороды — здравницами. Там, где дымило, коптило и грохотало, — работает нешумная индустрия бытовых, лечебных и культурно-просветительских услуг. Все Нечерноземье превращено в единую систему городских, сельских, лесных и водных заповедников, названную, допустим, «ГОСУДАРСТВЕННЫМ НЕЧЕРНОЗЕМНЫМ ПАРКОМ СОЮЗА ССР»…