– Ну-ну, голубушка, будет, – ласково сказал его
высокопревосходительство. – Молодец, что пришла к старику, что душу
облегчила. И что поплакала, правильно. А про него я тебе так скажу. Выкинь ты
его из сердца. Не пара он тебе. И никому не пара. Ты девочка прямая, горячая,
наполовинку жить не умеешь. А он – хоть и люблю я его – неживой какой-то, будто
инеем прихваченный. Или пеплом присыпанный. Не отогреешь ты его, не оживишь. Уж
многие пробовали. Послушай моего совета, не трать на него душу. Найди себе
какого-нибудь молодого, простого, ясного. С такими больше счастья, уж поверь
старому человеку.
Эраст Петрович слушал речь князя, и точеные брови
недоверчиво сдвигались к переносице.
– Не хочу я ясного, – гундосым от слез, но вполне
узнаваемым голосом провыла черноволосая посетительница. – Вы ничего не
понимаете, он живее всех, кого я знаю. Только я боюсь, что он любить не умеет.
И еще все время боюсь, что его убьют…
Дальше Фандорин подслушивать не стал.
– Зачем вы меня сюда привели? – яростно прошептал
он Фролу Григорьевичу и быстро вышел из коридора.
Вернувшись в приемную, статский советник, до чернильных
брызг налегая на перо, написал генерал-губернатору новую записку, существенно
отличавшуюся от предыдущей и по тону, и по содержанию. Но передать ее секретарю
не успел – белая дверь распахнулась и послышался голос Владимира Андреевича:
– Ну иди, иди с Богом. И про совет мой помни.
– Здравствуйте, Эсфирь Авессаломовна, – поклонился
статский советник вышедшей в приемную красавице.
Та смерила его презрительным взглядом. Невозможно было даже
вообразить, что эта надменная особа только что всхлипывала и сморкалась, как
оставленная без мороженого приготовишка. Разве что глаза, еще не просохшие от
слез, блестели ярче обычного. Не удостоив Эраста Петровича ответом, Царица
Савская удалилась прочь.
– Эх, – вздохнул Владимир Андреевич, глядя ей
вслед. – Где мои шестьдесят пять… Да вы входите, голубчик. Извините, что
заставил ждать.
По молчаливому уговору о недавней посетительнице говорить не
стали, а сразу перешли к делу.
– Обстоятельства сложились таким образом, что я не имел
возможности явиться к вашему сиятельству с д-докладом раньше, – начал
Фандорин официальным тоном, но генерал-губернатор взял его за локоть, усадил в
кресло напротив себя и уютно, добродушно сказал:
– Всё знаю. Фрол имеет доброжелателей и в Охранном, и в
прочих местах. Донесения о ваших приключениях получал регулярно. И о
сегодняшней баталии полностью осведомлен. Получил подробную реляцию от
коллежского асессора Мыльникова, со всеми подробностями. Славный человек
Евстратий Павлович. Очень хочет на освободившееся после Бурляева место. А что
ж, можно перед министерством словечко замолвить. Я уж и депешку о сегодняшнем
геройстве его величеству отбил – пораньше, чем ваш князек. Тут ведь главное,
кто раньше доложит. Про вашу доблесть расписал в самых ярких красках.
– За это п-покорнейше благодарю, – в некоторой
растерянности ответил Эраст Петрович, – однако же хвастать особенно нечем.
Главный п-преступник скрылся.
– Один скрылся, а шестеро обезврежены. Это большущая
удача, голубчик. У полиции давненько такой не бывало. И победа одержана у нас в
Москве, хоть и с привлечением помощи из столицы. Из моей депеши государь
поймет, что шестеро террористов, которые перебиты, – наша, московская
заслуга, а что седьмой ушел – так это Пожарский проворонил. Я депешки-то
составлять умею. Почитай, полвека по чернильным морям плаваю. Ничего, милостив
Господь. Может, и поймут там (морщинистый палец князя ткнул в потолок,
адресуясь не то к государю, не то непосредственно к Господу), что рано еще
Долгорукого на помойку выкидывать. Прокидаются! И про ваше застрявшее
представление на обер-полицеймейстерство я в депеше тоже помянул. Посмотрим,
чья возьмет…
Из генерал-губернаторского дворца Эраст Петрович вышел в
задумчивости. Надевая перчатки, остановился у афишной тумбы, зачем-то прочел
набранное огромными буквами объявление:
Чудо американской техники!
В Политехническом музее проводится демонстрация новейшего
фонографа Эдисона. Г-н Репман, заведывающий отделом прикладной физики, лично
проведет опыт по записыванию звука, для чего исполнит арию из оперы „Жизнь за
царя“. Входная плата – 15 коп. Число билетов ограничено.
В спину статскому советнику ударил снежок. Эраст Петрович
изумленно обернулся и увидел у тротуара легкие санки-двойку. На бархатном
сиденье, откинувшись на гнутую спинку, сидела черноглазая барышня в собольей
шубке.
– Садись, – сказала барышня. – Едем.
– Ябедничать начальству ходили, м-мадемуазель
Литвинова? – со всей доступной ему ядовитостью осведомился Фандорин.
– Эраст, ты дурак, – коротко и решительно заявила
она. – Молчи, а то опять поссоримся.
– А как же совет его сиятельства? Эсфирь вздохнула.
– Совет хороший. Обязательно им воспользуюсь.. Но не
сейчас. Позже.
* * *
Перед входом в известный каждому москвичу большой дом на
Тверском бульваре Фандорин остановился, одолеваемый противоречивыми чувствами.
Итак, назначение, о котором так долго говорилось и в реальность которого Эраст
Петрович уже перестал верить, наконец свершилось.
Полчаса назад во флигель на Малой Никитской явился курьер и
с поклоном сообщил вышедшему в халате статскому советнику, что его
незамедлительно ожидают в обер-полицеймейстерстве. Это приглашение могло
означать только одно: вчерашняя депеша генерал-губернатора на высочайшее имя
возымела действие, причем быстрее, чем ожидалось.
Стараясь производить как меньше шума, Фандорин наскоро
совершил утренний туалет, надел мундир с орденами, прицепил шпагу – событие
требовало формальности – и, оглянувшись на прикрытую дверь спальни, на цыпочках
вышел в прихожую.