– Живы? Слава Богу! – закричал он, сзади обхватив
Фандорина за плечи. – Я уж не чаял! Ну скажите Бога ради, что вас в левый
сугроб-то понесло! Я ведь сто раз повторил: в правый прыгайте, в правый! Это
просто чудо, что вас не задело!
– Так вот он, правый! – возмущенно воскликнул
статский советник, разом вспомнив о своих тщетных прыжках в лежачем
положении. – Я в него и п-прыгнул!
Князь захлопал глазами, посмотрел на Фандорина, на скамейку,
на сугроб, потом снова на Фандорина и неуверенно хихикнул.
– Ну да, естественно. Я ведь на скамейку не садился, я
на нее отсюда смотрел. Вот я, вот сугроб, справа от скамейки. А если сидеть, то
он, разумеется, слева… Ой, не могу! Два мудреца… Два стратега…
И полицейского вице-директора согнуло пополам в пароксизме
удушающего, неудержимого хохота, отчасти, несомненно, объясняемого спадом
нервного напряжения.
Эраст Петрович улыбнулся, потому что веселье Глеба
Георгиевича было заразительно, но снова зацепил взглядом тонкую фигурку в
гимназической шинели и посерьезнел.
– Где Г-Грин? – спросил он. – Он сидел вон
там, одетый отставным генералом.
– Такого, ваше высокородие, нет, – насупился
седоусый, обернувшись к разложенным на аллее телам. – Раз, два, три,
четыре, пять, гимназист шестой. А боле никого. Эй, черти, где седьмой? Их семь
было!
Князь больше не хохотал. Он обреченно огляделся по сторонам
и, стиснув зубы, застонал.
– Ушел! Через ту самую канаву и ушел. Вот вам и победа.
А я уж и реляцию в голове сочинил: потерь нет, Боевая Группа полностью
истреблена.
Он схватил Фандорина за руку и крепко стиснул.
– Беда, Эраст Петровича, беда. У нас в руках остался
хвост от ящерицы, а сама ящерица сбежала. Хвост она отрастит новый, ей не
привыкать.
– Что б-будем делать? – спросил статский советник.
Его тревожные голубые глаза смотрели в такие же тревожные черные глаза князя.
– Вы – ничего, – вяло ответил Глеб Георгиевич. Вид
у него был уже не триумфальный, а померкший и очень усталый.
– Вы поставьте свечку в церкви, потому что сегодня
Господь явил вам чудо, и отдыхайте. Теперь и от меня-то проку мало, а от вас
тем более. Вся надежда, что филеры с агентами его где-нибудь зацепят. На
квартиру он, конечно, не вернется, не дурак. Все известные нам красные, розовые
и даже чуточку малиновые будут под негласным наблюдением. Гостиницы тоже. Я же
иду спать. Если что, меня разбудят, а я дам знать вам. Только навряд ли… –
Он махнул рукой. – Завтра утром будем снова строить козни. А сегодня всё,
je passe.
[8]
Свечку в церкви Эраст Петрович ставить не стал, потому что
суеверие, да и отдыхать почитал себя не вправе. Долг требовал отправляться к
генерал-губернатору, у которого статский советник по разным неподвластным ему
обстоятельствам не показывался уже четыре дня, и предоставить подробный отчет о
состоянии розыска и расследования.
Однако являться в резиденцию его сиятельства вывалянным в
снегу, с надорванным воротничком и в помятом цилиндре было немыслимо, так что
пришлось заехать домой, но не более чем на полчаса. В четверть двенадцатого
Фандорин, в свежем сюртуке и безукоризненной сорочке с галстуком-дерби, уже
входил в приемную его высокопревосходительства.
В просторной комнате кроме Князева секретаря никого не было,
и статский советник по всегдашнему обыкновению намеревался войти без доклада,
но Иннокентий Андреевич, деликатнейше кашлянув, предупредил:
– Эраст Петрович, у его сиятельства посетительница.
Фандорин склонился над столом и написал на листке:
Владимир Андреевич, готов доложить о сегодняшней операции и
всех предшествовавших ей событиях.
Э.Ф.
– Прошу срочно п-передать, – сказал он очкастому
чиновнику, и тот, с поклоном приняв записку, нырнул в дверь кабинета.
Фандорин встал перед самой дверью, уверенный, что будет
немедленно впущен, однако секретарь, вынырнув обратно, ничего ему не сказал и
уселся на свое место.
– Владимир Андреевич прочитал? – недовольно
спросил статский советник.
– Этого я не знаю, однако же шепнул его сиятельству,
что записка от вас.
Эраст Петрович кивнул, нетерпеливо прошелся по ковровой
дорожке – раз, другой. Дверь оставалась закрытой.
– Да кто там у него? – не выдержал Фандорин.
– Какая-то дама. Молодая и очень красивая, –
охотно отложил перо Иннокентий Андреевич, кажется, и сам
заинтригованный. – Имени не знаю, вошла без доклада. Фрол Григорьевич
провел.
– Так Ведищев тоже там?
Отвечать секретарю не понадобилось, потому что высокая белая
дверь тихонько скрипнула, и в приемную вышел сам Ведищев.
– Фрол Григорьевич, у меня срочное дело к его
сиятельству, чрезвычайной в-важности! – раздраженно произнес Фандорин, но
князев камердинер повел себя загадочным образом: приложил палец к губам, потом
тем же пальцем поманил Эраста Петровича за собой и, шустро переставляя
полусогнутые ноги в войлочных полуваленках, заковылял по коридору.
Статский советник, пожав плечами, пошел за стариком,
подумав: возможно, не так уж несправедливы сетования петербужцев, утверждающих,
что московское начальство начинает от преклонных лет выживать из ума.
Ведищев открыл одну за другой пять дверей, несколько раз
сворачивал то вправо, то влево и, наконец, вывел в узкий коридорчик, который,
как было известно Фандорину, соединял кабинет генерал-губернатора с внутренними
апартаментами.
Здесь Фрол Григорьевич остановился, снова приложил палец к
губам и слегка толкнул низкую дверку. Та бесшумно приоткрылась, и обнаружилось,
что в щель отлично видно всё, что происходит в кабинете.
Эраст Петрович увидел Долгорукого, сидевшего спиной, а перед
ним, на удивительно близком расстоянии, какую-то даму или барышню. Собственно
говоря, никакого расстояния не было вовсе – посетительница уткнулась лицом в
грудь его сиятельства, из-за плеча с золотым эполетом виднелась лишь верхушка
головы. Тишину нарушали только всхлипы, сопровождаемые жалобным пришмыгиванием.
Фандорин недоуменно оглянулся на камердинера, и тот вдруг
выкинул очень странную штуку – подмигнул статскому советнику морщинистым
глазом. Вконец сбитый с толку, Эраст Петрович вновь заглянул в щель. Увидел,
как князь поднимает руку и осторожно гладит плачущую по черным волосам.