Валюта смерти - читать онлайн книгу. Автор: Юлия Андреева cтр.№ 2

Впрочем, не зная, что следует искать, сложно сказать, что было бы тогда…

Поняв, что ничего более интересного уже не произойдет и изрядно устав, мальчик дотащился до своей кроватки.

Перед глазами плыл образ бабушки Софи – мамы отца. Точнее, он не видел лица, только руки, и еще бабушка говорила на другом, певучем и словно пропитанном цветением каштанов и слив языке юга, солнца и синего-пресинего моря. Бабушка жила в сказочном Крыму, где всегда лето… От звучания слов этого языка даже слякотная зима или холодная ветреная осень дивным образом оборачивались весной. Казик понимал слова бабушки и немного умел говорить, как она. Мог объясниться с дедушкой Казимиром и дядей Саргисом.

Только сейчас летние слова утратили привычную магию, Казика никто не понимал. Странно. Не действовал и другой язык – французский, на котором говорили дома. Раньше, еще там, в другом мире – дома, Казику было достаточно попросить на волшебном французском, и все тут же исполнялось, а окружающие улыбались и гладили мальчика по голове.

– Est-ce que je peux manger ce gâteau [1] ? – произнес Казик, увидев, как из пространства, откуда-то из запредельной, давно утерянной дали, к нему направляется изящная бабушка Таня – мамина мама, в синем платье с кружевным, вязанным крючком, воротником. В руках бабушки тарелка с пирожными корзиночка, над тарелкой – бабушкина всегдашняя улыбка.

Мальчик почти ощутил вкус любимого лакомства.

У бабушки в ее волшебном холодильнике всегда были свежие пирожные со взбитыми сливками. Она никогда ничего не пекла при гостях, не хвасталась своим мастерством, отчего маленькому Казику казалось, что пирожные каким-то чудесным образом вырастают в холодильнике сами.

Казик всегда выбирал для себя пирожное первым, после чего угощал взрослых. Но даже если он и съедал лишнее, даже если мама начинала закатывать глаза к небу, ворчать о неизбежной аллергии, волшебное: «Est-ce que je peux manger ce gateau?» (Можно мне скушать это пирожное?) действовало безотказно. Его тут же начинали гладить по голове и целовать, хвалить, говоря, что он хороший мальчик. Такого бы не произошло, попроси он дополнительное пирожное на русском.

Однажды Казик разбил бабушкину любимую вазочку, и жаждущий справедливости папа поставил было Казика в скучный угол, откуда, точно в сказке, не было никакого выхода. И тут волшебная фраза: «La mamie, est-ce que je peux aller au jardin avec la nurse?» (Бабушка, можно мне пойти погулять в сад с няней?) помогла мальчику выбраться на свободу.

Причем, и вознамерившийся караулить Казика папа, и просиявшая от слов мальчика бабушка тотчас начисто забыли о своей потере, обнимая и целуя едва успевшего выбраться из угла малыша.

Да, хорошее было время.

Казик наморщил лоб, вспоминая еще одно заклинание, его крохотная ручка выбралась из-под одеяла и тут же стала такой холодной, что снова пришлось зарылся в постель, жалея себя и всхлипывая. Накатившее одиночество казалось почти что видимым. Тяжелая, холодная лавина непереносимого горя. Казик съежился на кровати, из глаз потекли слезы: Ma mère, mon papa, prenez-moi d'ici… (Мамочка, папочка, заберите меня отсюда).

Мальчик послушал тишину, рядом мирно посапывали дети. Такие же брошенные, такие же одинокие дети, как и он сам.

Ma mère, mon papa, prenez-moi d'ici… (Мамочка, папочка, заберите меня отсюда).

Je vous aime plus que ma vie. (Я люблю вас больше жизни).

Неожиданно волшебный французский подействовал на Казика успокаивающе. Je reviendrai (Я вернусь), – Произнес он, в последний раз заклиная пространство, и неожиданно поверил сказанному.

Происходила какая-то дикая несправедливость. Еще совсем недавно, буквально вчера, у него была большая дружная семья, были мама и папа, бабушки и дедушки, тети и дяди. Была няня и Летний сад, был Елисеевский магазин, и прогулки по Невскому. Были золотокрылые грифоны и высоченный Исаакиевский собор, к вершине которого можно подняться на руках у папы, прижимаясь щекой к его мягкому бородатому лицу и боясь глаза открыть от страха перед крутой лестницей. От желания вечно ощущать тепло родного существа. И вдруг все это исчезло, закрылась дверь в счастливую сказку, и вместо родного дома, квартиры бабушки Софии, вместо львов, сфинксов и грифонов, вместо каменных набережных, подсвеченных и оттого еще более прекрасных ночью дворцов, – вместо всего этого его засунули в мрачный чулан сегодняшней жизни! – Это было несправедливо, и Казик понимал, что отсюда следует как можно скорее сбежать.

– Je reviendrai (я вернусь), – уже громче произнес Казик, вдруг ясно понимая, что когда-нибудь, возможно уже очень скоро, у него появится новый шанс. Он найдет дверь во вчера, откроет ее и снова будет счастлив со своей семьей!

Успокоившись, он свернулся клубочком, запихнув в рот палец, как делали все дети, и, посасывая его, заснул.

Вот реальность другая,

Живем и ее ругая.

А.Смир

Голова заболела сразу же, едва только Аня поняла, что снова проснулась. Снова проснулась одна. Лежащая рядом подушка была смята, но Анна знала, что смяла ее сама ночью, плача и захлебываясь слезами. Впрочем, вторую подушку давно следовало убрать в шкаф, как вызывающую болезненные воспоминания, но она все еще не могла этого сделать.

Веки опухли до такой степени, что сделались тяжелыми и непослушными. Она попыталась подняться, но голова ответила новым приступом боли. Какое-то время Аня сидела, борясь с подступившей к горлу дурнотой. В комнате было темно из-за плотных штор, но она знала, что это еще ни о чем не говорит, сейчас могло быть утро, день, вечер или ночь. Она давно уже потеряла счет времени, поднимаясь с постели лишь для того, чтобы добраться до туалета или попить.

Сколько времени уже длится депрессия? Месяц? Полгода? Год? – волосы отросли и скатались, словно пакля, ногти… да, когда-то она умела следить за собой, по пять раз на дню меняла прическу, ходила в фитнес-клуб, плавала в бассейне. Она была красива, и мужчины оборачивались, глядя ей вслед, когда-то ей было, для кого жить, кому нравиться, теперь…

Сколько времени еще во сне она будет видеть эту проклятущую катастрофу, когда их с Димкой машина кувыркалась, летя вниз под гору, а она орала, захлебываясь собственным криком, орала каждое мгновение, ударяясь о стены и потолок. Орала, пока в легких не закончился воздух от внезапного удара.

Аня прекрасно помнила этот момент, а дальше – обрыв. Как выбиралась из уже дымящейся машины, как бежала прочь, позабыв о раненом Димке. Не помнила и взрыва. Ничего не помнила.

Проще всего было думать, что на самом деле ее выбросило из машины, что она вылетела в жаркую южную ночь уже будучи без сознания. Никто в целом мире не мог обвинить Аню в том, что она была как-то повинна в смерти Дмитрия. Что не пришла на помощь, не вытащила, даже не попыталась… Простое стечение обстоятельств.