Это хуже всего, подумала Сандра, которая подслушивала их телефонный разговор. Ты замечательная женщина, Никто Херман, но…
— Я понимаю тебя, — сказала Никто Херман холодно. — Кенни особенная. Кенни женщина для мужчины. Заботься же о ней. Ей приходилось нелегко.
И добавила, после хорошо рассчитанной и вполне осознанной паузы:
— Будь я мужчиной, я бы тоже потеряла от нее голову. Единственное, что меня удивляет, — закончила она с холодным смешком, в котором наконец прорвалась вся ее уязвленная гордость, — что она нашла в тебе?
И в заключение прошептала:
— А теперь, Сандра, сейчас же положи трубку!
Впервые переступив порог дома на болоте, Кенни пошла осматривать комнаты, приговаривая «здорово», «супер» — почти обо всем, что видела вокруг, было ясно, что она на самом деле вряд ли так считала, но звучало это так, словно она и впрямь так думала. Она не растягивала слова, как Лорелей Линдберг, когда та расхаживала и констатировала «интересно», «восхитительно», и не бродила неприкаянно из комнаты в комнату с бокалом вина и зажженной сигаретой, как Никто Херман, постоянно ища места, где бы пристроиться со своими книгами, бумагами и всякими материалами для диссертации, из которых предстояло сложить осмысленное целое.
Кенни была совсем не такая. Она была прямая и спокойная. Возможно, потому что дом на болоте ничего для нее не значил, он не имел ничего общего с ее чаяниями и надеждами, как для Лорелей Линдберг («я покажу тебе, как выглядит твоя мечта»), не был местом, которое она должна попытаться отвоевать у Аландца, как для Никто Херман, которой Аландец постоянно твердил, что не может и мысли допустить о том, чтобы всегда жить с ней под одной крышей. Аландец и Кенни были женаты, и, само собой, Кенни предстояло здесь жить, теперь это было и ее владение.
— Мило, уютно, — сказала Кенни, и прозвучало это так, словно ей и в самом деле нравилось. Возможно, он ей и дальше будет нравиться, но с такой же прохладцей. Может, к дому и следовало так относиться, потому что они жили там спокойно и некоторым образом гармонично, Кенни с Аландцем и Сандрой Вэрн.
Со временем они переехали в квартиру в городе у моря. Не бросили дом на болоте, но все же оставили его — только на зиму, а на самом деле, как оказалось, навсегда: у всех троих были на это свои причины. Но и это произошло незаметно, без шума. Просто-напросто произошло. И не было никак связано с домом на болоте.
Кенни к тому же была не из тех, кто выказывает недовольство, она была не такая, просто-напросто. На самом деле с ней было уютно, это и Сандра могла подтвердить — и не раз. Точно так же, как и с ее сестрой, которой Аландец пренебрег.
— Если бы это была не Кенни, то, возможно, я должна была бы… ну, я не знаю. Выцарапать ему глаза? — И она рассмеялась, словно мысль показалась ей такой нелепой, такой глупой. — Нет. Никогда в жизни. Кенни этого не заслужила. Ей нелегко пришлось.
Это было все же похвально и великодушно.
И все же. Что прикажете делать с таким лучистым и незакомплексованным человеком в своем ближайшем окружении?
— Здесь я буду жить, — заявила Кенни, когда в первый раз вошла в узкий коридор. — Надеюсь, мне здесь будет хорошо.
— Я не очень-то умею обустраиваться, — добавила она, как бы извиняясь, но не слишком — это вообще было не в ее стиле. Она не создавала проблем на пустом месте, в этом они с Аландцем были похожи, время шло, а в доме на болоте все оставалось по-прежнему, за исключением подвального этажа. — Но цветы я люблю. А этот бассейн просто ужасен.
Аландец посмотрел на Сандру, ища поддержки, ему не очень-то нравились всякие переделки.
Сандра ответила ему взглядом. Ей вдруг не захотелось быть с ним заодно. Ни в чем. Она так от всего устала. Так устала. Это ОН устроил для них все это. Это он привел Кенни в дом на болоте.
«Они похоронили ее в бассейне».
Чертов старый эротоман, она стояла на другом краю бассейна, где в воде плавали бумажки, окурки и всякий мусор, и думала об Аландце словами Дорис-внутри-себя. Ее вдруг охватил такой гнев (не злость, тем более на Кенни, Кенни же ни в чем не виновата), что она забыла о засосах у себя на шее, забыла вообще прятать себя.
— Какое месиво, — весело рассмеялась Кенни и повернулась к Сандре. — Ты выращиваешь кувшинки?
Аландец оставил их вдвоем. Сандра не знала, что сказать. Она смутилась, покраснела и в конце концов поспешила уйти, потому что сказать ей было нечего. Аландец выжидал. С умыслом, конечно. Он был мастером уходить в тень в затруднительных ситуациях и устроил все так, чтобы молодые женщины, почти ровесницы, сами улаживали дела между собой — раз и навсегда. С самого начала. А может, это Кенни сама предложила Аландцу до того, как они прибыли в дом на болоте и увидели Никто Херман — под дождем среди чемоданов в ожидании такси, которое она, конечно, заказала давно, но которое, конечно, опаздывало, и в довершение всех унижений им пришлось втроем стоять под дождем и разговаривать.
Она была такой «женщиной для мужчины».
Кенни проскользнула мимо Сандры на лестнице и тихо, чтобы Аландец не слышал, спросила:
— Что с тобой такое? Kissing disease. Вот. Возьми вот это.
Она сняла шейный платок и протянула Сандре, та не взяла его, но прекрасно поняла намек.
Цепочка темных засосов на шее. Она про это забыла. Еще утром, до того как приехали Аландец и Кенни, один лишь вид этих пятен вызывал у нее сладострастное томление в животе.
Нимфоман.
Но это не помогло. То, что она думала, что Кенни нормальная тетка. Такая чертовски нормальная.
— Спасибо, — ответила она. — За напоминание.
— НЕ играй с огнем, Сандра, — сказала Никто Херман о тех же засосах прошлым вечером, в свой последний вечер в доме на болоте. — А еще, если начистоту, хочу предостеречь тебя: не веди себя так, словно ты объект психопатологических исследований. Ты играешь тем, во что не веришь, тем, что не является тобой. Но внезапно они станут тобой.
— Ничего не понимаю, — отвечала Сандра безразлично.
Никто Херман нетерпеливо бросила одну из своих бесконечных недокуренных сигарет в бассейн и отпила большой глоток шампанского из бокала, а потом попыталась пронзить Сандру взглядом, который проникал сквозь мозг и кости. И хоть она к тому времени уже изрядно выпила, это ей отчасти удалось.
— Не забывай: если чем-то заниматься слишком долго, то сам этим станешь. Твои засосы и синяки — маленькие фетиши, которые тебя возбуждают. Пробуждают в тебе вожделение. Хочешь чувствовать, что живешь? Живи. Наверняка найдется немало людей, которым страсть как захочется рассмотреть поближе твою так называемую двойную жизнь. О таком многие захотели бы написать. Прочитать. Или снять фильм. С большим числом долгих обнаженных сцен из той второй жизни.
— Девушка с портфелем, в кружевной блузке и юбке в складку, но под этой одеждой совершенно голая. Господи! — вздохнула Никто Херман и закурила новую сигарету. — ТЫ НА САМОМ ДЕЛЕ ходячая коробочка с приключениями. Тебе ничего и делать не надо.