Анатомия страха - читать онлайн книгу. Автор: Хосе Антонио Марина cтр.№ 8

Спиноза считал, что страх и его антагонист, надежда, являются важнейшими страстями, необходимыми для постижения этических, религиозных и политических вопросов. Именно чувство неопределенности, нестабильности смущает и ослабляет наш дух.

Итак, надежда есть непостоянное удовольствие (inconstans laetitia), возникающее из идеи будущей или прошедшей вещи, в исходе которой мы до некоторой степени сомневаемся. Страх есть непостоянное неудовольствие, возникающее из идеи будущей или прошедшей вещи, в исходе которой мы до некоторой степени сомневаемся.

Следует добавить, что Спиноза с недоверием относится и к тому и к другому. Надежда способна породить самый яростный фанатизм, невосприимчивость к критике, восторженность и возбуждение.

Родство между страхом и надеждой подмечено давно. Еще Аристотель писал: „Для того чтобы испытывать страх, человек должен испытывать надежду на спасение того, за что он тревожится“. Даже Гёте в трагедии „Фауст“ неприязненно отзывается о надежде:

От Надежды и Боязни

Отступите вглубь прохода.

Худших нет бичей и казней

Человеческого рода [17] .

Спиноза и Гёте превыше всего ценят покой. Тот, кто ничего не хочет и не ждет, не познает горечи разочарования. Но ничего и не совершит. Ни один мореплаватель не снимется с якоря, если не надеется доплыть до далекого порта. Луис Вивес [18] утверждает, что „надежда — это вера в то, что все будет, как мы того пожелаем“. И добавляет:

Иллюзия, которую дарит нам надежда, сладостна и необходима для того, чтобы выжить среди трудностей, несчастий и непереносимых тягот. Мудрый сюжет повествует, что когда Пандора опрокинула заветный сосуд, все несчастья вырвались наружу, и только надежда осталась на дне (Гесиод, „Теогония“, 93—99). Пандора нарочно постаралась сохранить ее. Это символический образ человеческой жизни, вот почему Создатель сделал так, чтобы надежда зарождалась и возрастала при каждой, даже самой незначительной возможности.

Что ж, продолжим наше путешествие.

Странно, что специалисты, изучающие страх, мало внимания уделяют тактикам запугивания и механизмам использования страха, хотя это как раз оборотная сторона медали. Существует спонтанный испуг и испуг, возникший в результате целенаправленных действий, спровоцированный намеренно. Извергающийся вулкан, грозное цунами или эпидемия чумы никому ужаса не внушают, они его вызывают, в то время как подоплекой диктаторского произвола, терактов, шантажа, жестокого обращения в семье, превентивных атак и акций устрашения является страх как инструмент для достижения цели. Его эффективность легко объяснима. Страх побуждает нас действовать определенным образом, чтобы избежать угрозы и освободиться от тревоги, вызванной ею. А потому тот, кто стремится запугать, в известной степени порабощает волю своей жертвы. Разумеется, не всякое насилие преследует подобные цели. Одно дело хотеть причинить зло и совсем другое — стремление подчинить. Мужчина, убивший жену, умышленно лишает жизни человека. Мужчина, который терроризирует жену, повинен в преднамеренном запугивании и тиранстве. Он вынуждает ее прибегать в ответ на угрозу к одному из древнейших стереотипов поведения: покорности.

Значит, существует тесная связь между властью и устрашением, ведь страх неизбежно появляется в человеческих отношениях, когда в них присутствует фактор подчинения. Не надо забывать, что власть, а точнее говоря, способность сильного навязывать свою волю, стоит на трех китах: поощрение, наказание и влияние на чувства и убеждения слабого. Наказание внушает ужас и настолько эффективно, что Курт Гольд назвал его основой власти: „Властью следует считать способность причинить вред другому человеку“. В этих словах, как и во всяком преувеличении, есть своя доля истины.

Нам следует уделить внимание стратегии запугивания, поскольку тогда мы вернее поймем механизмы страха. Никто не знаком с ними лучше, чем те, кто использует его в своих целях. Внушать страх очень выгодно. Варвар почти всегда добивается своего. На самом деле наиболее авторитетные общественные структуры как раз и призваны помешать этой несправедливости.

„Угроза есть действие или высказывание, направленное на то, чтобы внушить страх; таким образом человеку иногда в словесной форме, а иногда посредством определенных действий дают понять, что его ждут утраты, опасность и наказание“, — объясняет толковый словарь Испанской королевской академии. Это знак, который предвещает неприятности в случае, если мы не выполним некие условия. Следует обратить внимание на слово „знак“, ибо оно раскрывает одну из причин, по которой страхи возникают так легко: нашу способность к интерпретации. Угроза означает, что некое лицо или общественный институт может причинить нам вред. Правила дорожного движения грозят нарушителям штрафом, а то и лишением водительских прав. Преподаватель грозит двойкой нерадивому студенту. Отец грозит сыну, что не пустит гулять, если тот не сделает уроки. В подобных случаях задачей угрозы является предотвращение ошибочных или нежелательных действий, однако ее правомерность зависит от правомерности цели и от источника, из которого она исходит.

Тем не менее механизм этот настолько эффективен и прост, что к нему часто прибегают с незаконными и даже преступными намерениями. Шантажист и вымогатель совершают преступление, используя страх и сложные реакции, которые он провоцирует. ЭТА шантажировала людей долгие годы. Представьте себя на месте человека, получившего письмо с требованием заплатить крупную сумму, чтобы сохранить жизнь себе и своей семье. От привычного ощущения безопасности — в конце концов, у нас на улицах не стреляют в людей — не остается и следа. Жертва чувствует полную беззащитность. Можно, конечно, обратиться в полицию, то есть прибегнуть к помощи института, призванного выполнять нелегкую задачу по охране шаткого порядка. Это уже кое-что. Но когда подобные случаи происходят в странах, где полиция коррумпирована, где правоохранительные органы продажны, а политики корыстны, то никакой надежды на спасение не остается.

Я уже говорил, что страх — эмоция разрушительная. Человек, которого шантажируют террористы, знает, что не должен платить, — мало того, понимает, что платить преступно, а значит, к страху примешиваются угрызения совести. Разве уступил бы он, не будь трусом? Родившийся в Буэнос-Айресе англоязычный писатель Эндрю Грэхем-Юл в душераздирающем рассказе „Память о страхе“, посвященном аргентинской диктатуре 70-х годов, пишет о пагубном воздействии этой эмоции:

Казалось, что машина едет за мной по пятам. Подъезжает все ближе и ближе. Краем глаза я вижу капот; потом в поле зрения попадает солнечный блик на лобовом стекле и черный кружок нацеленного на меня ствола. Первыми реагируют колени: они дрожат и отказываются нормально гнуться <…>. Однако машина проехала мимо. На этот раз охотились не за мной. Картина страха не изгладится из памяти никогда. Она хранится вечно, точно постыдное воспоминание… и оживает всякий раз, стоит заслышать за спиной шум мотора. У каждого свой образ страха. Мой возник в Буэнос-Айресе и неотступно следует за мною из Аргентины в Лондон, из Мадрида в Манагуа. Опасность парализует, малодушие внушает стыд, страх унижает. Но опасность минует, стыд со временем рассеется, а страх останется навсегда.