Народу меньше, чем ночью. Стоит несколько палаток, тлеют костерки. Поодаль белеет большой навес с красным крестом — медицинский пункт. По слухам, скоро будет организован митинг.
Севка пытается выяснить подробности, но никто ничего не знает. Вроде в двенадцать часов, вроде у Манежной площади, точно не известно. Севка строго бросает мне: «Тебя не возьму, не просись», но держит при этом за руку, так что я пока молчу и не рыпаюсь.
В процессе выясняется, что Манежная площадь перекрыта, и митинг будет здесь. В двенадцать. Сейчас около девяти, так что есть пространство для маневров. Мы решаем пока сходить на разведку к Кремлю. Кто-то в толпе говорил, что туда недавно провезли арестованного Горбачева в закрытой машине, будут выводить его к народу.
Я в сомнении: не съездить ли мне пока домой — переодеться, как человек, или зайти к Тане, которая живет в десяти минутах ходьбы. Найдутся же у нее штаны и ботинки — очень уж плохо в юбке, на дурацких каблуках-шпильках бегать по брусчатке Красной площади, да и вообще. И ехать ли мне на работу? Потому что если ехать, то уже пора. Хотя не очень-то хочется.
Но больше всего мне не хочется отцепляться от Севки. Пока мы вместе, пусть только он попробует меня прогнать, а вот стоит мне куда-нибудь отлучиться... И где я его потом найду в этой толпе, даже если он не будет против. А он, известное дело, будет. Лучше останусь с Севкой, с ним не страшно, черт с этой юбкой с каблуками, не привыкать.
На каблуках — шпильки двенадцать сантиметров, самые высокие на свете — я хожу с восьмого класса. Каждый божий день. Кроме зимы, конечно, — это зависит не от меня, а от погоды и наличия сапог. С сапогами ведь как — какие удастся, такие и покупаешь. А вот туфли — это святое. Говорят, что сейчас самый писк моды — туфли под тапочки, совсем без каблука, но это для тех, кому с ногами не повезло. А у меня длинные красивые ноги, и высокие каблуки — ровно то, что нужно. Встречные мужики на улице шеи сворачивают, без всякой моды. Кто же знал, что революция случится...
Вопрос с юбкой решен, осталась работа. Не мудрствуя лукаво, я звоню туда из ближайшего автомата (надо же, революция революцией, а телефон работает), и Мария Владимировна, святая женщина, говорит, что справится без меня, и чтоб я, конечно, шла на митинг.
Теперь я как делегированная от Института чувствую себя окрепшей в своих правах и нагло заявляю Севке, что если он попытается меня прогнать, я пойду везде одна, и пусть всем будет хуже. Севка пожимает плечами, но я вижу, что он улыбается в своей бороде, а значит, наши победили.
Увы, победили мы пока среди себя, а снаружи все только начинается. Взявшись за руки, мы идем по Калининскому проспекту к Кремлю. Проспект там и тут перекрыт хилыми баррикадами, которые может с легкостью форсировать не то что танк, но и Севка на своих «Жигулях».
А вот Кремль окружен цепью БТРов. Или БМД, кто их там поймет. И между машинами, которые, на мой немилитаристский взгляд, больше всего похожи на танки, плотными рядами стоят солдаты. С автоматами в руках. Стоят они, впрочем, довольно смирно, агрессии пока не проявляют. Вокруг же солдат вьется толпа. Люди из толпы разговаривают с солдатиками, и те немногословно, но отвечают на различные вопросы.
Нет, оружие раздали без боекомплекта. Да, Горбачев вроде проезжал в Кремль. Время от времени вдоль оцепления пробегает кто-нибудь чином постарше, и тогда разговоры с солдатской стороны прекращаются. Толпа же, наоборот, оживляется, командиров пытаются остановить, взять за пуговицу, порасспросить как следует. Те не даются и огрызаются. Там и сям возникают подобные микростычки, все в движении, все бурлит.
Воодушевленная легализацией своего присутствия, я принимаю в этом бурлении живое участие. Пристаю к солдатикам, спрашиваю о том, о сем, не будут ли они по нам стрелять. Солдатики разговаривают со мной довольно охотно (интересно, в какой мере — из-за каблуков?), в одном месте на краю цепи мне даже предлагают залезть на танк, я радостно соглашаюсь и уже почти залезаю, но Севке моя активность не нравится, он снова хватает меня за руку, решительно сдергивает с танка и вытаскивает из толпы.
Мы возвращаемся к Белому дому. На Калининском уже пооткрывались магазины, офисы и кафе. Люди снуют туда-сюда как ни в чем не бывало, очереди видны сквозь витрины. Будто ничего не происходит. И тут же баррикады стоят, БТР через них продирается. Сплошной сюр.
Я, поддаваясь общему безумию, тоже иногда приостанавливаюсь, пялюсь на витрины. Революция революцией, но вдруг удастся под шумок укупить что-нибудь особо ценное в хозяйстве. И вдруг в книжном киоске уже на самом углу Садового кольца вижу замечательную детскую книжку — «Лев, Колдунья и Платяной шкаф» Клайва Льюиса. Я даже представить не могла, что она вышла здесь, в совке. У меня есть еще книжки этой же детской серии, мне их Танины знакомые-диссиденты для Костьки из Америки присылают, типичный тамиздат. Хорошие детские книжки на христианской, а не коммунистической основе. И вот — пожалуйста! В центре Москвы, в книжном киоске. Как раз этой книжки в моей серии не хватало. Безумие разлито повсеместно.
Я на радостях покупаю три штуки — себе, то есть Костьке, и Севкиным детям. У него их двое, от разных жен. По крайней мере, я слышала только о двоих. По дороге рассказываю Севке, что это за книжки, — он, хоть и православный, ничего о них не слыхал.
У нас есть еще немного времени до митинга, ходить мы подустали и решаем посидеть пока в машине — благо, она как раз недалеко. Я, сев, тут же погружаюсь в книжку — так хорошо, такая сказка добрая. Но Севка говорит, что пора идти, и я с сожалением оставляю книжку в машине.
Снова выходим под мерзкий дождик-туман, снова огородами — к площади. Народу собралось немало, площадь почти полна, а люди все прибывают. Хотя старый демократ оценивает толпу меньше, чем в пять тысяч, мне кажется, что нас тут очень много, и если все мы, здесь собравшиеся, разом за что-то выступим, то непременно победим. Это как-то бодрит и обнадеживает.
Севка тем временем ищет место. Ему надо, чтоб было все видно и все слышно. В толпе с этим проблемы, в первые ряды уже никак не пробиться, и он тащит меня к забору, тому самому, через который вчера учил ретироваться, если что. Заодно, говорит, и стратегически выгодная позиция, с видом на отступление.
На отступление вид отличный, но вот трибуны не видно абсолютно. Отсюда еще и ветки деревьев все загораживают. Но Севку так легко не возьмешь, он знает что делает. Оказывается, он с самого начала имел в виду залезть на ограду. Она высоченная, метра три с половиной, стальные пруты, оканчивающиеся изящными декоративными пиками. В два ряда, пониже и повыше, идет кованое плетение. Примерно через каждые десять прутов — бетонная тумба. Словом, типичная городская парковая ограда.
Не то чтобы я была совсем уж пай-девочкой и на забор никогда не лазала, скорее наоборот, но не в юбке же. Про каблуки я вообще давно молчу. На эту ограду, впрочем, залезть нетрудно — плетение способствует, но все же я как-то сомневаюсь.
Севка тем временем подтягивается сам и протягивает сверху руку. Видя мое колебание, сердито кричит: