Княжеский указ о введении осадного положения был объявлен вчера утром, причем городские ворота предписывалось запереть лишь на закате. Именно потому предатели, используя последнюю возможность покинуть город, поспешили вчера днем переметнуться к своим новым хозяевам, чтобы избежать тягот осады и вероятной нелепой гибели от своей же, то бишь королевской бомбардировки. И еще агенты стремились сообщить своему хозяину важнейшие сведения. Псковский воевода, князь Шуйский, созвавший накануне рано утром сход воинских начальников всех рангов (а грамотеи-предатели, естественно, были лицами начальствующими), недвусмысленно дал понять, что в королевском войске имеется некто, сотрудничающий с русскими. Более того, двое из пяти перебежчиков даже видели ночью в городе одетого в европейское дворянское платье человека, тайком пробиравшегося от пристани в княжеский дворец. Черты лица и детали одежды незнакомца доносчики, естественно, не разглядели. Вторым из агентов, видевших ночью в Пскове европейца, был как раз нынешний собеседник маркиза.
«Зачем же князю Шуйскому понадобилось делать две очевидные глупости – объявлять заранее о закрытии ворот и публично хвалиться наличием своего разведчика в королевском войске? – засомневался первоначально фон Гауфт. – Уж не для того ли, чтобы спровоцировать бегство всех моих шпионов и подкинуть мне легенду о своем агенте?» Однако после некоторых раздумий маркиз счел эти предположения неосновательными. Во-первых, шпион, оставленный в наглухо запертом городе, не представляет для гарнизона никакой реальной угрозы, ибо не способен передавать собранные сведения. Конечно, получив некие сверхважные сведения, агент мог бы напроситься добровольцем в отряд, совершающий вылазку, и во время этой вылазки перебежать к неприятелю. Понятно, что такой канал передачи информации мог сработать ровно один раз.
Но какие принципиально новые сведения, требующие незамедлительной передачи из осажденного города, могут быть получены через несколько дней после начала осады? Пушек и войск в осажденном городе не прибавится. Примерную численность псковского гарнизона и вооружений маркиз сообщил королю уже перед началом похода. А если русские намеревались спровоцировать бегство не шпионов, а диверсантов, это вообще глупость: диверсант-то из города, естественно, никуда не побежит, а будет выжидать удобный момент для совершения диверсии. То есть, объявляя о введении осадного положения загодя, русские ничего не теряли и ничего не приобретали в плане разведки-контрразведки.
Что же касается возможной дезинформации о русском агенте в рядах королевского войска, то если таковая попытка и была предпринята, то выглядит она слабой и неуклюжей. Он, маркиз фон Гауфт, и без всяких подсказок обязан постоянно предполагать наличие в войске вражеских агентов и пресекать возможную утечку информации. То есть сведения об агенте, сообщенные перебежчиками, все равно будут проверяться и перепроверяться.
Маркиз едва заметно пожал плечами и переключил внимание на своего собеседника. Тот, уловив взгляд хозяина, заерзал еще интенсивнее, улыбнулся подобострастно и заискивающе. Фон Гауфт слегка нахмурился, выражая неудовольствие агентом, впрочем, на сей раз притворное. Этот человек, статный мужчина средних лет, с приятным открытым лицом, являлся одним из самых ценных приобретений маркиза за всю его разведывательную карьеру. Два года назад польско-саксонский отряд, в составе которого находился фон Гауфт со своей разведгруппой, производил очередной рейд по приграничным с Ливонией русским селам. Как-то промозглым осенним вечером маркиз сидел в закопченной избе, топящейся по-черному, и брезгливо прикрывая нос надушенным кружевным платком, сортировал пленных. Большинство из них не представляли для разведчика ни малейшего интереса. Запуганные женщины и дети, не способные толково ответить ни на один вопрос, угрюмые мужики, болезненно морщившиеся от только что полученных ран, суровые старики и старухи, раскрывающие рот только чтобы произнести слова православной молитвы или матерной брани в адрес захватчиков. В общем, материал тяжелый и малоперспективный, требующий долгой возни в стационарных условиях хорошо оснащенной пыточной камеры. Но на сей раз перед маркизом предстал совершенно здоровый, целый и невредимый пленный, бухнувшийся ему в ноги с земным поклоном, назвавший пленивших его рейтар «избавителями» и «благодетелями». Сопровождавший необычного пленного заместитель маркиза, лейтенант разведчиков, шепнул своему командиру, что сей мужик сдался безо всякого сопротивления и с явной охотой. Велев увести всех остальных, маркиз занялся необычным экземпляром.
Мужик заявил такое, что даже видавший виды фон Гауфт едва не утратил свою знаменитую невозмутимость. Мужик целенаправленно пробирался в Ливонию из самого центра государства Российского, стольного града Москвы, недавно сожженного крымским ханом Девлет-Гиреем, чтобы поступить на службу магистру Ливонского ордена, польскому королю или саксонскому курфюрсту. В общем, мужику, слабо разбиравшемуся в чинах и званиях глав европейских государств, было все равно, кому служить.
Скептически выслушав восторженно-льстивую речь мужика о преимуществах европейского образа жизни, маркиз пренебрежительно пожал плечами и с высокомерной насмешливостью осведомился, уж не ровняет ли пленник себя с князем Курбским или еще каким-нибудь боярином, каковые после бегства из России были охотно приняты к королевскому двору. Место же простых смердов – не на почетной королевской службе, а на скотном дворе или на руднике, с цепью на шее. Мужик вначале было растерялся от высказанного пренебрежения, сник, но затем, собравшись духом, выпалил скороговоркой, что он действительно не боярин, но его нельзя на цепь, поскольку он не простой мужик, а ханский, вернее, турецкий лазутчик, взятый в турецкую службу два года назад, во время набега на Москву и обученный своими прежними хозяевами многим премудростям, в том числе – обращению с ручной бомбой. Но теперь, когда в прошлом году во время последнего набега хан Девлет-Гирей и его турецкие покровители разбиты в пух и прах князем Михаилом Воротынским в битве при Молодях, лазутчик утратил все связи и ищет новых хозяев.
Маркиз Генрих фон Гауфт был знаком со своими турецкими коллегами по плащу и кинжалу не понаслышке. Он участвовал в той грандиозной совместной операции по дезинформации русского царя, которую провели Турция и европейские державы, сговорившиеся против общего врага. В результате серии согласованных провокаций, предпринятых союзниками, царь казнил старшин пограничных станиц и некоторых воевод и снял войска с южной границы, с так называемой Засечной черты. Воспользовавшись этим, крымский хан дошел до Москвы и сжег ее дотла, правда, так и не взяв столичную цитадель, именуемую кремлем.
Маркиз скептически взглянул на агента, вероятнее всего, подсунутого русскими, и усмехнулся про себя. Уж он-то легко сумеет разоблачить эту неуклюжую попытку неприятельской контрразведки всучить ему, фон Гауфту, дезинформатора. Но выводить перебежчика на чистую воду маркиз решил не сию минуту, а в спокойной обстановке, в оборудованном всем необходимым подземелье одного из замков Ливонского ордена. А сейчас отряду необходимо было как можно скорее уносить ноги из разоренной деревеньки, поскольку сюда вот-вот должна была нагрянуть поместная конница русских. Конница эта, неумелая, плохо вооруженная, билась тем не менее с отчаянной храбростью, и рейтарам не хотелось лишний раз с нею связываться. Куда как безопаснее и прибыльнее убивать мирных граждан.