Лондонские поля - читать онлайн книгу. Автор: Мартин Эмис cтр.№ 74

— Кого получить?

— Да бабки, что же еще!

— Ох ты, боже ж ты мой…

Кит откинулся на спинку и внушительно потянул носом воздух. Она заметила теперь, что желтизна его лица не была вызвана нуждой или лихорадкой; то был цвет страха, вырывавшегося из пор, разверстых так же широко, как поры на кожуре грейпфрута.

— Ты просто не в курсах, в какую гниль я тут вляпался. Ладно, можешь назвать меня мудаком… я, прикинь, занимал деньги у одних уличных ростовщиков, чтоб отдать другим. Ну и ничего у меня не выгорело, что планировал. Теперь они поставили меня на счетчик, и в эту вот пятницу, что уже на носу, они меня отоварят, сломают мне этот вот палец и все такое… — Он снова протянул ей желтоватый свой перст — то ли для того, чтоб она им полюбовалась, то ли чтобы просто обследовала. — Да уж, эти низкие душонки ничем не побрезгуют… Пойми, это терпит никакого отлагательства. Случись это, и мне кранты. И состязаниям тоже. Все, я тогда — достояние истории. Долбаный динозавр, и только.

— Ладно. Завтра повидайся с Гаем. И скажи ему вот что… Как сделаешь, позвони.

Когда ей предстояло настоящее представление — да хотя бы и просто утренник или репетиция в костюмах, — Николь как актриса-любовница чувствовала себя лучше, много лучше: «по обычной цене получала вдвойне». И как не понять, насколько бы все оказалось жидким и жалким, не участвуй в этом Гай? На следующее утро, с каменным лицом, неподвижно лежа в почти нестерпимо горячей ванне, она, закинув исходящую паром голень за бортик, предалась игре мыслей, в то же время не позволяя им вырваться из строго очерченного круга. Сказка об Али-Бабе и Волшебных Трусиках почему-то не сработала так хорошо, как она рассчитывала. Ничего не дала в нем понять, ни в чем не помогла разобраться. Да и рассказывать ее было не так уж и забавно (план А: позабавиться, излагая эту историю; план Б: не слишком-то забавляться, излагая ее) при виде тусклого обличья Кита с его прогорклой непроницаемостью, Кита, все время нацеливавшего взгляд куда-то в сторону, как будто он пытался что-то разглядеть — то ли номер автобуса, медленно вздымающегося, пробираясь сквозь нескончаемый дождь, то ли результаты скачек на последней полосе вечерней газеты… Может, ничто его не задело? Может, Кит совершенно равнодушен к таким понятиям, как вдохновенное блядство, утопание в роскоши, деспотический секс и нижнее белье, пренебрегающее силами гравитации? Если Кит равнодушен к нижнему белью, бесценному белью, белью, которое куда дороже, чем все его племя, вместе взятое, то уместнее всего прозвучит шекспировское стенание (у мира вывихнут сустав!). Возможно, однако (при этой мысли у нее затрепетала челка, и она, выпятив губу, дунула вверх, чтоб остудить свой пылающий лоб), Киту просто-напросто нравится дешевое белье. Одно, во всяком случае, несомненно: он поверил ее рассказу. Он полностью уверовал в правдивость ее арабской ночи. Надежной таксономии его сознания, его души, его сжавшегося сердца — произвести не удалось. Ничто из всего этого не поддавалось анализу, ничто не сканировалось. Либидо его складывалось сплошь из сплетенок и фактиков. Такое состояние было весьма узнаваемым, но понять его было нелегко. Следует сказать, что Николь всегда привлекала эта идея: добраться до самой его сути. Синтетическая современность (созданная человеком), характеризуемая некими древними, подлыми, рептильными чертами. Это похоже на метание дротиков: бронтозавр в нуриновых слаксах. В таком случае тем больше причин стереть с его лица этот денежный страх, чтобы увидеть, что же скрывается в нем самом (его грезы и ужасы, графики и диаграммы его ночных эрекций), и выяснить, что именно может подвинуть его на убийство.

На кухне, в одной только маечке, расстелив на полу газету, поставив рядом горшочек с растопленным на медленном огне воском, вооружась деревянным скребком и усевшись на полотенце, Николь в предпоследний раз в жизни занялась депиляцией ног; она срывала восковые полосы, словно аптечные пластыри, со своих пылающих от боли лодыжек; а при этом еще и пела… Николь не знала (а если бы и знала, то это ничего не изменило бы), что она избавляется от хандры, которая часто настигает художника на середине пути к задуманному и знакома каждому, кто оказывается в безветренном одиночестве между началом воплощения замысла и его завершением. Вот оно, твое произведение, и ты знаешь, что можешь довести его до конца. Это в большей или меньшей степени то, чего ты хотел (или полагал, чем все это закончится); но теперь ты принимаешься мечтать, чтобы в тебе нашлись еще бóльшие силы, чтобы сила твоего таланта позволила тебе продвинуться хоть немного дальше или выше. Как сохранить эту пружинистость походки, это напряжение в вихляющихся ягодицах, если обтянутый черными чулками Джек уже в сотый раз взбирается по бобовому стеблю? Этюды, которые она намеревалась разыграть с Китом и Гаем, были замечательными; но были также и низкими, жестокими, почти непереносимо грязными. Ох, если б она могла проделать все это, сидя себе полностью одетой (собственно, даже с изыском наряженной) да нажимая на кнопки кончиками безупречно чистых пальцев, и чтоб из своей квартиры ни ногой! Увы, этого невозможно достичь так просто. Ей придется пропитываться жаром до самых костей, исходить потом, закатывать рукава, задирать юбку и долго-долго сидеть на кухонном полу…

Николь Сикс была артисткой на сцене, не более того; приглашенной звездой, которая руководствуется образцами, предлагаемыми пространством-временем, и ничего тут не поделаешь. Так уж написано.

Кит позвонил в три.

— Алло? — сказала она. — Хорошо… Что именно ты сказал?.. И как он это воспринял?.. Нет, нет. Этого я и ожидала. Все, Кит, прошло как по-писаному. Если повезет, то все устроится как раз вовремя.

Николь слушала — или, по крайней мере, стояла с прижатой к уху трубкой, — как Кит на другом конце провода хриплыми и отрывистыми фразами разглагольствует о грядущей своей дартсовой баталии — в четвертьфинальном матче «Душерских Лучников-Чемпионов». Кит сделал то, что ему было велено, он сказал Гаю то, что велела сказать Николь. Стало быть, Гай придет очень скоро, в течение пятнадцати минут, самое большее — двадцати. В воображении своем она уже слышала испуганное звяканье зуммера, тусклое «алло?» Гая, звук огромных его скачков вверх по лестнице. Тем не менее она, повинуясь порыву, который долго в себе вынашивала, обратилась к Киту:

— Ответь-ка мне на один вопрос… Что произойдет, если ты победишь в этой игре? Ну хорошо, хорошо, в «матче»… А что, а что, если ты победишь и в полуфинале?

Кит самоуверенно заговорил о финале: о месте его проведения, о его оформлении, о призовом фонде, об освещении матча по ТВ, о возможности встретиться лицом к лицу (тоже перед телекамерами) с самим Кимом Твемлоу, лучшим игроком в мире, о яркой перспективе совершить карьеру профессионального дартиста и вести шикарную жизнь, о реальной возможности того, что когда-нибудь ему придется защищать цвета Англии…

Да, подумала она, или же — защищать свою задницу от английского правосудия.

— Погоди, — сказала она. — Финал. Дата уже назначена?.. Когда он состоится?

Услышав его ответ, она негромко вскрикнула, уронила голову и ощутила где-то внутри себя теплый поток, взывающий к защите, некое движение и резкую боль — все это походило на то, что можно почувствовать, если помочиться, находясь в холодном море. На мгновение ее испугало досрочное начало предпоследнего из оставшихся ей сроков. Но до него оставалось еще пять дней; и в этом промежутке, если уж не дано другого, она была размеренной, как само время. В конце концов, женщины — это часы. Хранительницы времени… Да-да, они поддерживают ход времени.