Беременная вдова - читать онлайн книгу. Автор: Мартин Эмис cтр.№ 67

Когда около двенадцати, проведя два часа за пасьянсом в оружейной комнате, Кит пришел в темную башню, неровный свет, покачиваясь, пробирался вниз, а на крутых ступенях его встретила леди с фонарем.

— А я тебя искать собралась, — сказала Лили.

— Зачем?

— Не знаю. Какое-то странное чувство было.

Она повернулась и стала подниматься. Он пошел следом.

— Ты рано. — Она наблюдала за ним через плечо. — Да еще пьяный.

— М-м. Ну да. — Начиная примерно с одиннадцати двадцати Кит выпил три больших стакана чего-то под названием «Парфэ амур» — розового, липкого и оскорбительно сладкого. За этим последовала большая часть бутылки бенедиктина. Он вошел в комнату следом за Лили со словами:

— Да. Ну да. По моим меркам.

— Полегчало тебе небось, — сказала Лили, забираясь в постель.

— Полегчало? Полегчало? С чего бы это мне полегчало?

— Что не вышвырнули за порог. После такого выступления. Дело не просто в том, что ты говорил, а в том, как ты говорил. По-садистски. Повезло тебе.

— О да, повезло, это точно. Откуда мне, черт возьми, было знать, что она религиозная?

— Ты про Шехерезаду?

— Да, я про Шехерезаду. — Он расстегивал рубашку, ремень. Свалившись, он сказал: — По виду и не скажешь, что она религиозная.

— Про тебя тоже… Это же Тимми, идиот ты эдакий.

— Тимми? Тимми что, такой религиозный?

— Религиозный? Он верующий-маньяк. Ты вообще когда-нибудь слушаешь? Ввозить контрабандные Библии — это как раз именно то, чем Тимми все время занимается. За этим он и в Иерусалим ездил. Они туда ездят евреев обращать.

Он выключил свет и опустился на кровать.

— И Бухжопу ты тоже обидел.

— Ой, да шла бы она на хуй.

Последовало короткое молчание. Потом она сказала:

— Ты разницу заметил? Глория вся так и поднялась на защиту. А Шехерезада-то. У нее глаза были ледяные.

— Жалкий цирк, — ответил он.

— Знаешь, мне кажется, с Шехерезадой что-то не в порядке. Тебе не кажется? Видел, какая она бледная была?

— Бледная?

— Ты что, хочешь сказать, что не заметил? Глория сказала, у нее вид — прямо доброе привидение Каспер. Как ты мог не заметить?

— Не заметил, и все, — сказал он. — Нет, с виду она не религиозная. Сиськи у нее с виду не религиозные. И вообще, ты чего не спишь?

Последовало долгое молчание. Потом ее торс, жесткий и пугающий, разом поднялся, и Кит обнаружил, что сжимает веки в свете электрической лампы.

— Я чего не сплю? Я чего не сплю? — повторила она. — Ты хочешь сказать, после того, как меня накачали наркотиками?

Меня здесь нет, подумал он. Меня здесь нет, и кроме того, это вообще не я.

— Господи. Это все равно что стакан бария выпить. Я решила, что у меня, наверное, овуляция. Сообразила, в чем дело, только когда вернулась сюда и у меня началась отрыжка.

Отрыжка? Видишь ли, Лили, я, честно говоря, довольно сильно разочарован тем, как все сложилось сегодня вечером. Да-да, разочарован. У меня были другие идеи — другие планы и надежды.

— От азиума бывает вонючая отрыжка, — продолжала она.

Вонючая отрыжка? У тебя, Лили, случайно нет такого ощущения, будто кое-что слегка не оправдало ожиданий? Согласен, это если взглянуть с моей точки зрения. Позволь мне объяснить. В этот момент я должен быть в позиции «морской узел» с твоей подругой Шехерезадой, в спальне за апартаментами; где-то в этот момент я должен отирать рот о шелковистое бедро, прежде чем приняться за вторую пинту ее телесных выделений. А вместо этого? Вместо этого я оказался в мире придирок — бьющих в цель придирок, овуляции, вонючих отрыжек.

— Погоди. — Его глаза постепенно раскрылись. — Я перепутал бокалы — вот и все. Твой предназначался для меня.

— Тебе-то зачем транквилизаторы понадобились? Дилькаш? Нет, — сказала она. — Врешь ты все. У тебя было назначено какое-то сексуальное свидание с Шехерезадой — что, разве нет? А ты обосрал Бога и все прощелкал.

Так продолжалось до половины четвертого. Версию Кита, по сути, нельзя было опровергнуть (так он, по крайней мере, считал тогда), и он решил от нее не отступать. Так продолжалось до половины четвертого. Потом Лили погасила свет и оставила его предаваться своим мыслям.

* * *

Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Кит Ниринг обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое. Его комната, настоящая, разве что слишком маленькая, но обычная комната, мирно покоилась в своих четырех хорошо знакомых стенах [76] ; глаза же у него были человеческие. Дело, однако ж, обстояло именно так — он стал огромным насекомым с человеческими глазами.

«Давай скорее, кончай начинать». Воздух вокруг него подрагивал и вибрировал — каждой волны по объему хватило бы, чтобы заполнить телефонную будку, — воздух вокруг него звенел и гудел, но ему надо было войти в кухню. В кухню ему надо было войти, потому что ему надо было выпить кофе. А кофе ему надо было выпить, чтобы подпитаться никотином, по которому рыдал его зловонный рот…

При его приближении три девушки не стали ни кричать в голос, ни забираться с ногами на стулья, ни пробиваться, как младшая мисс Замза, к широкому окну, чтобы глотнуть полной грудью пригодного для дыхания воздуха. Оставшись сидеть на своих местах, они уставились на него. «Кончай скорее». Лили смотрела на него с какой-то бесконечной усталостью, Глория — с презрением, что предназначается раздавленному врагу, а от пустого взгляда Шехерезады Кит почувствовал себя невидимым — морально невидимым, как, говорят, индусам высших каст невидимы нищета и убожество. «Давай кончай».

Потея и ругаясь, дрожа, плача и куря, он сидел на западной террасе, на двухместном диванчике, в компании профессора Медоубрука и «Антиномианизма», Ноттингема и Сардинии с Гвадалахарой, Д.-Г. Лоуренса с Фридой фон Рихтхофен. Если ужасная теория правильна и внешность зависит от того, насколько ты счастлив, то у Кита в действительности имелись шесть беспомощных ножек, беззубые слюнявые челюсти, выпуклый коричневый живот, металлический панцирь, а на спине виднелось зашвырнутое туда яблоко, гниющее и источающее вонь. Приближалась гроза — слишком поздно. Не небо — сам воздух был гангренозной системой. Сам воздух вот-вот должно было стошнить. А с дерева доносились голоса желтых птиц — они готовы были описаться от смеха.

В общем, жалость к себе присутствовала — охваченный ею, он, тем утром в зеркале, напоминал зародыш, лицо — зародыш похмельной жалости к себе. Что же касается того, другого дела, связанного с Лили, он носом чуял обтекавшие его сточные воды неблагодарности. И свою побочность он тоже чувствовал. «Побочный! В чем позор?» — шептал он раз за разом. «Зачем же // Клеймят позором? — Грязь! Позор! Побочный!» [77] . Здесь, в Италии, Кит походил на Сало [78] в 1944 году — республика распада и поражения, импотенции и пустоты…