Поверь мне, Лаврентий, я был не в силах что-либо изменить. Я
заклинал, угрожал, интриговал, как евнух в гареме, но Абдул-Азис был глух и
нем. 29 мая вокруг дворца Долма-бахче (преуродливое строение в
европейско-восточном стиле) гудела многотысячная толпа, а падишах даже не
попытался успокоить подданных — он заперся на женской половине своей
резиденции, куда мне хода нет, и слушал, как Михри-ханум играет на фортепиано
венские вальсы.
Тем временем Анвар безвылазно сидел у военного министра, склоняя
этого осторожного и предусмотрительного господина к перемене политической
ориентации. По донесению моего агента, который служил у паши поваром (отсюда
специфический оттенок донесения), судьбоносные переговоры происходили так.
Анвар приехал к министру ровно в полдень, и было велено подать кофе с чуреками.
Четверть часа спустя из кабинета министра раздался возмущенный рев его
превосходительства, и адъютанты отвели Анвара на гауптвахту. Затем в течение
получаса паша расхаживал по комнате в одиночестве и съел два блюда халвы, до
которой был большой охотник. Далее он пожелал допросить изменника лично и
отправился на гауптвахту. В половине третьего было велено принести фрукты и
сласти. Без четверти четыре — коньяк и шампанское. В пятом часу, выпив кофе,
паша с гостем уехали к Мидхату. По слухам, за участие в заговоре министру была
обещана должность великого везира и миллион фунтов стерлингов от английских
покровителей.
К вечеру два главных заговорщика отлично поладили, и той же
ночью произошел государственный переворот. Флот блокировал дворец с моря,
начальник столичного гарнизона заменил караул своими людьми, и султана вместе с
матерью и беременной Михри-ханум перевезли на лодке во дворец Ферийе.
Четыре дня спустя султан стал подстригать себе бороду
маникюрными ножницами, да так неудачно, что перерезал вены на обеих руках и
немедленно скончался. Врачи европейских посольств, приглашенные
освидетельствовать труп, единогласно признали, что произошло самоубийство. ибо
решительно никаких следов борьбы на теле не обнаружилось. Одним словом,
разыграно все было просто и изящно, как в хорошей шахматной партии, —
таков уж стиль Анвара-эфенди.
Но то был только дебют, далее последовал миттельшпиль.
Военный министр сделал свое дело и теперь превратился в
серьезную помеху, ибо к реформам и конституции ни малейшей склонности не имел,
а более всего интересовался, когда же ему передадут обещанный Анваром миллион.
Да и вообще военный министр вел себя так, будто он — главное лицо в
правительстве, не уставая напоминать, что Абдул-Азиса сверг именно он, а вовсе
не Мидхат.
В том же самом Анвар-эфенди убеждал одного бравого офицера,
ранее служившего у покойного султана адъютантом. Звали офицера Гасан-бей,
красавице Михри-ханум он приходился братом и у придворных прелестниц
пользовался невероятной популярностью, ибо был очень недурен собой, отважен и
превосходно исполнял итальянские арии. Все называли Гасан-бея просто Черкес.
Через несколько дней после того, как Абдул-Азис так неловко
укоротил себе бороду, безутешная Михри-ханум разродилась мертвым ребенком и
скончалась в страшных мучениях. Как раз к этому времени Анвар и Черкес стали
закадычными приятелями. Как-то раз Гасан-бей зашел в резиденцию Мидхат-паши
навестить друга. Анвара на месте не оказалось, зато к паше как раз съехались на
совещание министры. К Черкесу в доме привыкли и принимали как своего. Он попил
кофе с адъютантами, покурил, поболтал о всякой всячине. Потом лениво прошелся
по коридору и внезапно рванулся в зал, где шло заседание. Мидхата и прочих
сановников Гасан-бей не тронул, но военному министру всадил в грудь две пули из
револьвера, а потом добил старика ятаганом. Те министры, что поблагоразумней,
кинулись наутек, но двое вздумали проявить героизм. И совершенно напрасно, ибо
одного бешеный Черкес убил наповал, а второго тяжело ранил. Тут вернулся
храбрый Мидхат-паша с двумя своими адъютантами. Гасан-бей застрелил их обоих, а
Мидхата опять не тронул. В конце концов убийцу скрутили, но он еще успел
прикончить полицейского офицера и ранить семерых солдат. Наш Анвар в это время
благочестиво молился в мечети, чему есть многочисленные свидетели.
Ночь Гасан-бей провел под замком в караульном помещении,
громко распевая арии из «Лючии де Ламермур», чем, говорят, привел Анвара-эфенди
в полнейшее восхищение. Анвар даже пробовал выговорить доблестному злодею
помилование, но озлобившиеся министры были непреклонны, и наутро убийцу
повесили на дереве. Дамы из гарема, так горячо любившие своего Черкеса, пришли
посмотреть на его казнь, горько плакали и посылали ему воздушные поцелуи.
И отныне никто больше Мидхату не мешал — кроме судьбы,
которая нанесла ему удар с совершенно неожиданной стороны. Великого политика
подвела его марионетка, новый султан Mурад.
Еще утром 31 мая, сразу после переворота, Мидхат-паша нанес
визит племяннику свергнутого султана, принцу Мураду, чем несказанно сего
последнего напугал. Тут необходимо сделать небольшое отступление, чтобы
объяснить, насколько жалка в Османской империи фигура наследника.
Дело в том, что пророк Магомет при наличии пятнадцати жен не
имел ни одного сына и никаких инструкций по вопросу престолонаследия не
оставил. Посему на протяжении веков каждая из многочисленных султанш мечтала
возвести на престол своего сына, а сыновей своих соперниц всячески пыталась
истребить. При дворце есть особое кладбище для невинно убиенных принцев, так
что мы, русские, с нашими Борисом и Глебом да царевичем Дмитрием по турецким
масштабам просто смехотворны.
Трон в Османской империи передается не от отца к сыну, а от
старшего брата к младшему. Когда запас братьев иссякает, в права вступает
следующее поколение, и дальше опять от старшего брата к младшему. Всякий султан
смертельно боится своего младшего брата или старшего племянника, и шансы
наследника дожить до воцарения крайне незначительны. Содержат наследного принца
в полнейшей изоляции, никого к нему не пускают и даже норовят, мерзавцы,
подобрать таких наложниц, которые неспособны к деторождению. По давней традиции
прислуживают будущему падишаху рабы с отрезанными языками и проколотыми барабанными
перепонками. Можешь себе представить, как при подобном воспитании у их
высочеств обстоят дела с душевным здоровьем. Например. Сулейман II тридцать
девять лет провел в заточении, переписывая и раскрашивая Коран. А когда наконец
сделался султаном, то вскоре запросился обратно и отрекся от престола. Отлично
его понимаю — раскрашивать картинки куда как приятней.
Однако вернемся к Мураду. Это был красивый, неглупый и даже
весьма начитанный молодец, однако склонный к чрезмерным возлияниям и одержимый
вполне оправданной манией преследования. Он с радостью вверил мудрому Мидхату
бразды правления, так что все у наших хитрецов шло по плану. Но внезапный взлет
и удивительная смерть дяди так подействовали на бедного Мурада, что он стал
заговариваться и впадать в буйство. Европейские психиатры, тайно посетившие
падишаха, пришли к заключению, что он неизлечим и в дальнейшем его состояние
будет только ухудшаться.