Любовь - читать онлайн книгу. Автор: Тони Моррисон cтр.№ 45

Конфетный батончик держался, пока кто-то не изнасиловал некую студентку – активистку и общественницу. Оказалось, свой, Товарищ. Девушку так мучил стыд, что даже злости в ней не было, она только просила Кристину не говорить отцу, университетскому декану:

– Пожалуйста, пожалуйста, не надо!

– А как насчет матери?

– Нет-нет! Она скажет ему!

Кристина ощетинилась. Девица, что твой щенок добермана при виде дрессировщика с плеткой – сразу в позу покорности, уши прижаты… Только бы не узнал Великий и Могучий Добрый Папочка. Оставив без внимания ее просьбы, Кристина всем все рассказала и особенно радовалась реакции Фрута. Все стали девушку опекать, а по поводу Товарища, который сделал это, – гневаться и ругаться; обещали с ним разобраться, наказать, исключить… Но все так разговорами и ограничилось. Когда он следующий раз явился, его приветствовали как обычно: «Эй, чувак, как делишки?» Кристина от Фрута не отставала, и тогда он передал ей объяснения Товарища: в том, что произошло, его вины нет, так как девица сама напрашивалась, сидела развалясь, без лифчика, он ее потрепал по попке, чтобы она сообразила, что привлекает внимание, а она вместо того, чтобы врезать ему по морде, спросила, как он насчет врезать пивка. Фрут покачал головой, скорбя по поводу глупости и политической реакционности человечества. Скорбел, скорбел, да так ничего и не предпринял. Как она ни настаивала, ни до каких бесед с виновником – не говоря уже о «наказании» или «исключении» – так и не дошло. Да, сказал Фрут, он считает Товарища вредителем, но высказать это ему не может. Да, он полагает, что Товарищ поставил под удар их общее благое дело, но ссориться с ним из-за этого не станет. Надругательство над девушкой – ничто, если сравнить с еще худшим поруганием, которому при таком обороте дел может подвергнуться мужская дружба. Фрут мог отчитать, выгнать, отлупить предателя, труса или какого-нибудь напыщенного осла за малейшую провинность. Но не за это – нападение на семнадцатилетнюю девушку не числилось даже среди торопливо, от руки добавленных приписок к скрижалям Неприемлемого Поведения, поскольку изнасилованная не принадлежала к разряду своих. Кристина поиграла расовыми уравнениями: изнасилованная черная, насильник белый; тот и другая черные; оба белые. При какой комбинации реакция Фрута проявится резче? Что до сочувственных стонов других девушек из организации, то их солидарность с жертвой могла бы, конечно, помочь, если бы и у них не возникали неприятные вопросы: а она-то куда смотрела? она-то что ж?…

Постепенно Кристина спустила этот случай на тормозах, и благое дело гражданского неповиновения на фоне личной покорности продолжилось; лишь время от времени опять всплывал тот же образ, поворачивался в профиль, глядел спокойно, без укоризны. Вернувшись с похорон деда, она развязала рюкзак и вытряхнула оттуда бумажный пакет с обручальными кольцами. Ого! – по большей части изрядные такие бриллиантики. Двенадцать женщин могли бы расписаться в гостевой ведомости отеля «Жизнь удалась». Вопрос лишь в том, насколько подошла бы им тамошняя меблировка. В тысяча девятьсот семьдесят третьем году все, как один, завидущими глазами смотрели на отели «Тремейн» с их якобы невероятным уровнем комфорта. Тем более что все – как радикалы, так и умеренные – хотели одновременно и рук не замарать, и своего не упустить – и плюнуть, и вкусить, да послаще, поэтому благое дело неповиновения стали, пусть нехотя, с отвращением, но все больше подменять соглашательством. Угол зрения на проблему изменился, сама она как-то разъехалась, растеклась, и ее средоточие переместилось с улиц и подворотен в офисы и конференц-залы шикарных отелей. И никому не нужна стала уличная активистка-повариха-сиделка-машинистка-демонстрантка-раздатчица сухофруктов, да и старовата она была уже, чтобы вести агитацию в среде нового выводка хипповых студенточек, которым палец в рот не клади – о, они уже и стратегию превзошли! Конечно, чтобы работать в колледжах, у нее образование не то, а на телевидении – да ну, это ж совсем без царя в голове надо быть. Дело о безучастном взгляде было внимательно рассмотрено Высшим Судом и навсегда закрыто. Она себя изжила. Фрут заметил, что она страдает, проникся безысходностью, и они расстались друзьями.

Что ж, ей он запомнился, пожалуй, как последний в жизни настоящий друг. Он бы опять впал в скорбь, кабы узнал, как низко она пала: сперва содержанка, а потом так и вовсе – дурной, через линялую копирку, оттиск буржуазного деда. И был бы прав, потому что, когда доктор Рио ее вышвырнул и оставалось только идти куда глаза глядят, ноги уже не шли и не было ей места иного, как только дом. Ее дом, собственный. Вцепиться в него и держать, не позволять сумасшедшей гадине ее выселить.

В последний раз по этой дороге Кристина ехала в машине. Сидела впереди из-за объемных юбок – весь этот синий многослойный шифон надо ведь где-то разместить! Платье на ней – кинозвезда позавидует: плечи голые, без бретелек, а по лифу всё блестки, блестки из горного хрусталя. На заднем сиденье мать; за рулем дед – ведет свой «понтиак» 1939 года и злится, потому что на дворе уже тысяча девятьсот сорок седьмой, а автомобили послевоенных выпусков для большинства гражданских все еще недоступны. Как раз об этом он и говорит, объясняя свое странное настроение, не подходящее к лихорадочной веселости празднества: хотя и отложенное, но как-никак шестнадцатилетие внучки, да и окончание школы к тому ж. Она-то полагает, что истинная причина недовольства деда та же, по которой они с матерью ликуют. На чисто семейном обеде, предварявшем празднование в отеле, они провели удачную акцию по устранению Гиды и от души радовались, глядя, как ее наказывает муж. Наконец-то они остались втроем. Без этой прилипалы, этой тупоголовой невежды, она им больше не пачкает прекрасную картину возвращения домой.

Кристина, от самой машины об руку с дедом, картинно входит в залу; этакая девица-красавица в сногсшибательном платье – живое доказательство и воплощение светлого будущего, которое при правильном настрое уготовано их расе. Под аплодисменты собравшихся оркестр заводит «Happy Birthday» с переходом на «Harbor Lights». Мэй лучится счастьем. Кристина сияет. Отель битком набит ветеранами в военной форме, отдыхающими парочками и приятелями хозяина. Музыканты переключаются на «How High the Moon», потому что будущее не просто светлое, оно уже здесь, в кармане, в виде чеков с жалованьем, оно ощущается в действии билля о правах десантника [59] , слышится в раскатах по-модному сиплого голоса вокалиста. Да стоит только голову поднять – поглядишь поверх танцующей на свежем воздухе толпы, и сразу ясно, как расположились звезды. Послушай шум прибоя, вдохни аромат океана – какой он крепкий и мужской!

И тут какой-то ропот, возгласы. Заозирались. В самом центре Гида – танцует с неизвестным стилягой в зеленом долгополом пиджаке. Он вздымает ее над головой, потом она пролетает у него между ногами, в сторону, поворот, вращение, он приседает, оттопырив сжавшуюся задницу, и как раз вовремя: пора во всеоружии принять в объятия косовато, бедром летящую с размаха на него партнершу – еще бы: буги-вуги – это вам не какой-нибудь вальс-бостон! Оркестр ревет. Толпа распадается. Билл Коузи кладет салфетку на стол и встает. Гости искоса наблюдают его приближение. Долгополый пиджак замирает на полушаге, из кармана низко свешивается цепочка. Платье Гиды можно принять за красную комбинашку; лямочка с плеча съехала к локтю. На мужчину Билл Коузи даже не смотрит, он не кричит и Гиду никуда не тащит. То есть вообще – он к ней даже и не прикоснулся. Музыканты, внимательные к каждому нюансу разгорающихся на площадке страстей, смолкают, так что, как Билл Коузи с парочкой разобрался и чем разрядил обстановку, слышат все.