Возлюбленная - читать онлайн книгу. Автор: Тони Моррисон cтр.№ 48

Бэби Сагз сразу поняла, кто еще жив, а кто нет, и направилась прямо к мальчикам, валявшимся на грязном полу. Старик придвинулся к неподвижно застывшей женщине с невидящими глазами и сказал:

– Сэти, возьми мою ношу и дай мне твою.

Она медленно обернулась к нему и, глянув на младенца, которого он прижимал к груди, издала какой-то низкий горловой возглас; удивленный, словно она совершила небольшую оплошность – тесто забыла посолить или что– нибудь в этом роде.

– Я пойду за повозкой, – сказал шериф и наконец вышел из сарая на солнце.

Но ни Штамп, ни Бэби Сагз не могли заставить Сэти отдать малышку – господи, неужели она уже ползала? Сэти вышла из сарая и двинулась к дому, упорно прижимая девочку к себе. Бэби Сагз уже перенесла мальчиков в дом и обмывала им головы, оттирала кровь с ручонок, приподнимала им веки, все время нашептывая:

– Прости меня, Господи, прости меня!

Она перевязала им раны и заставила подышать камфарным маслом; только тогда она обратила наконец внимание на свою невестку. Взяла плачущую малышку у Штампа из рук, поносила ее на плече минутки две и остановилась перед Сэти.

– Пора кормить твою младшенькую, – сказала она как ни в чем не бывало.

Сэти потянулась к Денвер, так и не выпуская из рук старшую.

Бэби Сагз покачала головой.

– Каждую по очереди, – сказала она и быстро подменила мертвую живой. Мертвую она вынесла в гостиную. Вернувшись, она увидела, что Сэти собирается сунуть окровавленный сосок в ротик младшенькой. Бэби Сагз стукнула кулаком по столу и заорала: – А ну вымойся! Вымойся сперва!

И тут они схватились не на шутку. Словно соперницы в борьбе за сердце возлюбленного, схватились они из-за грудного младенца. Бэби Сагз схватку проиграла. Она поскользнулась в луже крови и повалилась на пол. Так что Денвер пила материнское молоко, смешанное с кровью сестренки. Такую картину и застал вернувшийся с соседской повозкой шериф. Он велел Сэти сесть в повозку, а Штампа посадил на козлы.

За окнами толпилась уже целая толпа негров; люди встревоженно перешептывались. Неся на руках ребенка, Сэти молча прошла мимо них – и они тоже умолкли. Она забралась в повозку; профиль ее был чист и точно ножом вырезан на фоне ярко-голубого неба. Именно эта чистота ее профиля больше всего и поразила людей. Может быть, голова Сэти была вздернута слишком высоко и гордо? Может быть. Иначе это пение без слов началось бы сразу, едва она появилась в дверном проеме. Монотонная мелодия, точно плащ, окутала бы ее и поддержала, словно руки друга перед долгой дорогой. Однако люди ждали, пока повозка не скрылась за поворотом, удаляясь на запад, в город. И потом не слышно было ни единого слова. Только это монотонное пение. Но ни одного, ни единого слова.

Бэби Сагз хотела бежать, готова была скатиться по ступенькам крыльца вслед за повозкой, кричать, плакать. Нет, нет! Не позволяйте ей забирать и эту последнюю тоже! Ведь Сэти хотела это сделать и с нею. Уже почти сделала. Однако когда Бэби поднялась с пола и выбралась на двор, повозка уже была далеко. Зато к дому подъехала другая повозка. Оттуда выпрыгнули рыжеволосый мальчик и девочка с соломенными волосами и бросились к Бэби Сагз, проталкиваясь сквозь толпу. У мальчика в одной руке был наполовину обкусанный стручок сладкого перца, а в другой – пара сапог.

– Мама сказала, чтоб к среде. – Он держал сапоги за ушки. – Слышишь? Мама велела, чтоб ты их к среде починила.

Бэби Сагз посмотрела на него, потом взглянула на женщину, что придерживала кусавшую удила лошадь.

– К среде, слышишь? Эй, Бэби Сагз? Ты слышишь? Она взяла у мальчика сапоги – высокие, с ушками и отворотами, даже не очищенные от грязи – и сказала:

– Прости меня, Господи, прости меня! Да, конечно, я сделаю к среде.

Уже скрылась из виду скрипучая повозка, только что проехавшая по Блустоун– роуд. Никто в ней не сказал ни слова. Повозка покачивалась, и младенец уснул. На жарком солнце платье Сэти высохло и затвердело, покрывшись коркой, и сама она была – точно окоченелый труп.

Это же не ее рот.

Кто-нибудь, кто, может, не знал ее раньше или мельком видел в ресторане через приоткрытую дверь, мог бы еще подумать, что лица у этих женщин похожи, но только не Поль Ди. Он знал лучше. О, конечно, кое-что знакомое – высокий лоб, какое-то спокойствие в лице – у этой женщины на фотографии было. Но вот уж рот точно был не ее, так он и сказал Штампу, который пристально смотрел на него.

– Да нет, знаешь, старик, что-то уж больно непохоже. Я Сэти хорошо знаю, не ее это рот. – Он разгладил газетную вырезку и разглядывал фотографию, ничуть не волнуясь. По тому, как торжественно Штамп разворачивал газету, по той нежности, что таилась в пальцах старика, когда он разглаживал листок на сгибах, распрямлял его – сперва на коленях, а потом на досках, сложенных штабелем, Поль Ди догадался, что его слова сбивают Штампа с толку и что написанное в газете должно потрясать до глубины души.

Свиньи визжали за оградой. Весь день Поль Ди, Штамп и еще человек двадцать загоняли их наверх, на бойню. Несмотря на то, что фермеры– хлебопашцы теперь двинулись дальше на Запад, а Сент-Луис и Чикаго поглощали невероятное количество рабочей силы, Цинциннати по-прежнему считался среди жителей Огайо самым крупным портом для выгрузки и забоя свиней. Главной заботой здесь было получить живой груз, забить свиней и отправить туши вверх по реке, потому что северяне свинину обожают, просто жить без нее не могут. Зимой в течение месяца или около того любой бродяга мог получить на бойне работу, если способен был дышать невыносимой вонью и держаться на ногах по двенадцать часов подряд – то, чему Поль Ди был отлично обучен. Ну а сил ему пока было не занимать.

Жидкий свиной навоз стекал отовсюду, все, чего бы Поль Ди ни коснулся, было перемазано, особенно обувь, и Поль Ди, прекрасно зная это, работал с презрительной усмешкой на губах. Обычно, прежде чем идти домой, он оставлял свои башмаки и рабочую одежду в уголке, в сарае, а сам переобувался и переодевался в чистое. А потом шлепал по дороге, идущей посреди старого, как небеса, кладбища, где терзались тревогой мертвые индейцы майами, не знавшие покоя под землей, которой их укрыли. Над их головами бродили странные люди; прямо по их земляным одеялам прокладывались дороги, строились колодцы и дома, мешавшие им спать вечным сном. Разгневанные, ибо нарушили их покой, и – что гораздо хуже – осквернили святость земли, они роптали на берегах реки Ликинг, вздыхали в деревьях на Кэтрин-стрит и со стонами носились в воздухе над смердящими загонами для свиней. Поль Ди слышал их, но своей работы не бросал – что ни говори, а это была неплохая работа, особенно зимой, когда Цинциннати восстанавливал славу и статус столицы припортовых боен. Любовь к свинине превратилась в манию чуть ли не во всех крупных городах страны. Фермеры-свиноводы тратили немалые суммы, закупая лучший корм, позволявший вырастить как можно больше хрюшек и продать их как можно дальше; и хрюшки уплывали все дальше и дальше от этих мест. Немцы, которых в южном Огайо было полно, привезли с собой и привили в этих местах отличнейшие способы обработки свинины. Груженные свиными тушами суда кишели в водах реки Огайо, а их капитаны отчаянно орали друг на друга, перекрывая визг множества живых свиней. То была самая обычная картина и самые обычные звуки на этой реке – такие же, как крики летящих над головами людей уток. Овец, коров и птицу тоже возили вверх и вниз по реке; негру стоило только показаться, как для него тут же находилось дело: резать, забивать, рубить на куски, обдирать шкуру, паковать ящики и приберегать для себя потроха.