— Все хорошо, Дзин. Скворцы не делают ничего дурного, не нужно их бояться. Сама вишня приказала им слететься к ней. Запомни — я поверенный деревьев и связан с их миром. Собрав птиц, вишня не хотела нас обидеть. Это я знаю точно, Дзин.
— Да, это точно, — медленно, будто у него перехватило дыхание, повторил Дзин.
Они вернулись в убежище и стали слушать запись старинной музыки. Вдруг, привлеченная то ли гомоном скворцов, уловивших знак вишни, то ли звучавшей токкатой и фугой, в убежище пришла Инаго. Она молча села между Исана и Дзином. Исана заметил, что в лице у нее ни кровинки и оно кажется жалким. От этого даже горящие глаза ее светились особенно ярким, янтарным блеском. О том, что с ней произошло нечто необычное, свидетельствовали вспухшие, точно перезревшие, израненные, в кровоподтеках губы.
— У тебя что-то случилось? — только и спросил Исана.
Она поглядела на него. Пристальный и суровый взгляд Инаго как бы бросал вызов всему сущему на земле. Но ее глаза, подернутые янтарной дымкой, сквозь которую пробивались яркие блики, смотрели не на Исана, а куда-то поверх его головы. Во взгляде ее, словно обращенном в прошлое, Исана заметил и вымученно-счастливую улыбку. С таким видом, будто все ее тело покрыто гусиной кожей и в жилах бурлит кровь, Инаго проронила:
— Изнасиловали...
Исана не произнес ни слова. Девушка вложила в ухо Дзина наушник, подключила его к магнитофону и, оборвав тем самым лившуюся из него музыку, стала рассказывать. Началось все с того, что было решено завязать дружбу с одним из солдат сил самообороны, проходивших обучение недалеко от развалин киностудии, и использовать его в качестве инструктора боевой подготовки.
— Такаки говорил: один из солдат военного оркестра, проходящих здесь обучение, должен заменить моего бывшего одноклассника, мы с ним пять лет назад кончали школу, и он обещал мне быть нашим инструктором. Но этот человек не сдержал слова, и теперь сделать все вместо него может только солдат самообороны. В общем, сказал Такаки, силы самообороны должны нам человека. Товарищ Такаки, окончивший вместе с ним школу, поступил в Академию обороны и обещал: на ваши деньги я выучусь, как обращаться с оружием и вести бой, а потом научу всему и вас. Но сейчас бывший товарищ Такаки, как тот его ни уламывал, уклоняется от ответа и знай себе ходит в штаб сил самообороны. Поэтому, сказал Такаки, мы имеем полное право выбрать любого, кто служит в силах самообороны, чтобы он обучил нас вместо моего товарища. Я считаю это справедливым.
Именно на Инаго Такаки возложил миссию взыскать с сил самообороны долг в лице инструктора.
— В ближайшие четыре-пять дней, особенно в субботу и воскресенье, подумала я, они обязательно явятся в Синдзюку — развлечься, ведь у них в казармах никаких развлечений нет. Я их и на вокзале в Синдзюку караулила, и слонялась возле казарм — все без толку. Наверно, потому, что казармы их почти в самом городе и им приказано строго соблюдать дисциплину. Один солдат, правда, окликнул меня, но я с первого взгляда поняла: он нам не подходит — болван болваном. Привези я его в Союз свободных мореплавателей, на другой же день это стало б известно всем солдатам сил самообороны во всей Японии. Да и наблюдавший со стороны Тамакити сказал, что у человека с такой тупой рожей учиться владеть винтовкой — просто стыдно. В конце концов мне пришлось пойти прямо туда, где солдаты упражняются на музыкальных инструментах. Спортивная площадка, на которой они занимаются, обнесена проволочной сеткой, так? А напротив — спортплощадка пивной компании и раздевалка. Через раздевалку я прошла туда и нашла местечко, откуда лучше всего видно, как солдаты обучаются музыке. Спортплощадка пивной компании — насыпная и сильно возвышается над местностью, а сойдешь с нее вниз к каналу — вроде тихой речушки, — за ним сразу начинается проволочная сетка. Там уже территория сил самообороны. Когда придут спортсмены пивной компании, они наверняка начнут приставать, подумала я и устроилась на склоне, в самом дальнем углу площадки. Там росла трава. На толстых красновато-зеленых стеблях узкие длинные листья, верхушка — как сжатый зеленый кулак, разворошишь его, а там тоже листья. И этой мягкой, податливой травой был устлан весь склон — когда я села, она дошла мне до груди.
Первый солдат, которого я увидела, шел ко мне, играя на трубе. Его взяли, наверно, в военный оркестр только за рост, очень подходивший к такой огромной трубе: отыгрывая ритм на самых басах, он топал прямо в мою сторону. Ну точно носорог. Я пригнулась в траве и следила за ним: казавшийся все выше и выше солдат, громыхая, приблизился ко мне, вышел за пределы площадки и подошел вплотную к проволочной сетке. И стал мочиться, повернувшись прямо в мою сторону. Мочился долго, сосредоточенно. Я рассмеялась. Солдат вскинул голову и увидел меня. Он уставился на меня, не меняя позы. Круглые глаза его на круглом лице серьезно и неотрывно смотрели на меня. Я снова рассмеялась. Вдруг он разозлился, не поправляя штанов, как собака, ловко поднырнул под проволочную сетку и, топая, подошел прямо ко мне. Лицо его побагровело. Мне даже показалось, что он тронулся. Он меня изнасиловал.
— И ты не пробовала бежать, сопротивляться?
— А зачем? — спросила в свою очередь Инаго.
— Ну, видишь ли...
— Солдат тоже думал, что я буду убегать или сопротивляться, и наотмашь ударил меня прямо по шее. Когда он стаскивал с меня штаны и валил голым задом на землю, я чуть не задохнулась. И даже повалив, все боялся, что я убегу. «Будешь сопротивляться, убью, шлюха!» — шипел он. И изнасиловал. А когда вставал, ширинка у него была в крови. Это потому, что он грубо обошелся со мной. О-о, о-о, взвыл он, испугался, видно. «Колготки подарю, юбку подарю», — говорит, а сам плюет в ладонь и старается стереть кровь. И все время воет:
— О-о, о-о...
Кровь никак не отходила, и он, бессильно опустив руки, причитал без конца. Потом как заблажил: «Ты небось заявишь в полицию? Хочешь идти в полицию — иди. Я и вправду такое натворил!» И опять начал выть:
— О-о, о-о, — просто не верилось, что кто-то еще на белом свете может блажить таким голосом. «Подожди пять часов. Еще пять часов. За это время я все, все улажу. А ты через пять часов приходи в раздевалку, и мы там поговорим. Я заранее проберусь на спортивную площадку и открою тебе служебный вход. Я и раньше встречался так кое с кем». Решив за нас двоих, солдат вынул из заднего кармана брюк солдатский билет, бросил его мне на колени, сбежал вниз по склону и, все время воя «о-о, о-о», подлез под проволочную сетку. Так он и убежал, топая, ни разу не обернувшись. Каждый раз, когда он наклонялся, чтобы посмотреть на испачканную ширинку штанов, труба, висевшая у него через плечо, подавалась вбок...
— Он так растерялся и все время выл «о-о, о-о» оттого, что до крови поранил тебя?
— Нет, наверно, решил, что ему попалась девушка. Почему, интересно, он так испугался? — ответила вопросом на вопрос Инаго. — В семь часов через служебный вход, который в самом деле был открыт изнутри, я прошла на спортплощадку пивной компании, подошла к раздевалке и увидела при свете полной луны солдата, он стоял, прислонясь к дощатой стене. Я пришла одна, и это его успокоило. Правда, чтобы он меня не убил, за оградой притаились Тамакити и Бой. Подходя к нему, я вдруг подумала: а ведь я могу все повернуть наоборот, и этот солдат, который в страхе выл «о-о, о-о», не только перестанет мучиться, но еще и получит огромное наслаждение. И я почувствовала, как во мне разливается бесконечная доброта, — даже самой было трудно поверить.