В память о лучшем - читать онлайн книгу. Автор: Франсуаза Саган cтр.№ 22

* * *

Потом, в тот последний год его жизни, Сартр уехал отдыхать на три месяца, поделив их между тремя женщинами. Он пустился в путь безбоязненно, безмятежно, покоряясь судьбе. Все лето мне казалось, что я теряю его. Когда он возвратился в Париж, мы свиделись опять. На сей раз, думалось мне, я остаюсь при нем «навсегда»: навсегда моя машина, его лифт, наши чаи, прослушивание кассет, этот голос – неунывающий, временами нежный и всегда уверенный.

Увы, ему было уготовано другое «навсегда» – для него одного.

* * *

Я шла его хоронить, не веря в случившееся. А между тем это были прекрасные похороны; пришли тысячи людей, никак не связанных между собой, но все они тоже любили его, почитали и провожали многие километры до последнего приюта. Этим людям не выпало знать его и видеться с ним на протяжении целого года; их глаза не запечатлели множество душераздирающих кадров; этим людям не будет так его недоставать каждые десять дней – все оставшиеся дни. Этим людям я завидовала и в то же время жалела их.

Впоследствии я была, разумеется, возмущена постыдными рассказами о Сартре, якобы впавшем в маразм, сфабрикованными людьми из его ближайшего окружения, я отказывалась читать их воспоминания, зато я не забыла его голоса, смеха, его ума, мужества и доброты. Вряд ли я когда-нибудь оправлюсь от удара, каким стала для меня его смерть. Потому что порой не знаю, что мне делать. Что думать. Потому что, кроме этого мужчины, сраженного бедой, нет никого, кто мог бы меня наставить на путь истинный, никого, кому бы я могла верить.

Сартр родился 21 июня 1905-го, а я – 21 мая 1935-го. Однако не думаю – впрочем, мне этого и не хочется, – что проживу без него на этой планете еще целых тридцать лет.

В череде моих воспоминаний любовь к литературе заметно берет верх над любовью в обычном понимании. Потому что не всегда помнишь, где и когда встретил «его», какое впечатление «он» произвел на тебя именно в тот вечер, и чаще всего даже диву даешься, как же в тот вечер тебя не осенило, что это именно «он», зато литература, напротив, дарит нашей памяти книги, которые как громом поразили – только гром этот куда оглушительнее, отдает прямиком в душу, его воздействие необратимо.

Я отчетливо помню, где прочла – где совершила великие открытия тех книг, которые произвели на меня неизгладимое впечатление на всю жизнь. Помню также, при каких обстоятельствах, когда именно это произошло: как правило, знакомство с этими книгами было неразрывно связано с переломами моего внутреннего мира в годы моего отрочества.

* * *

…Признаюсь, что касается чтения, то я прошла по самому что ни на есть классическому пути рядового читателя: «Яства земные» прочла в тринадцать лет, «Человек бунтующий» – в четырнадцать, «Озарения» – в шестнадцать. Я перемахнула те же духовные барьеры, какие подростки преодолевают с незапамятных времен, [15] а посему называю те книги, которые в первую очередь послужили моему открытию самой себя – не только как читателя, но и, в особенности, самой себя как живого существа, – куда в большей степени, нежели открытию их авторов. Я искала в них мораль, созвучную моей, мысль, которая предвосхитила бы мою собственную, – и все это благодаря тому восхищению вкупе с самолюбованием, к каким приводят некоторые книги, прочитанные в соответствующем возрасте. И лишь позже, много позже я отказалась от благородной, но мелодраматичной роли привилегированного читателя, какую избрала для себя, и открыла литературу и ее подлинных героев – писателей. Иными словами, много позже судьба Жюльена Сореля стала волновать меня сильнее моей собственной. Точно так же в личной жизни я далеко не сразу научилась, глядя в глаза любимого, искать в них не свое приукрашенное отражение, а подлинную суть его натуры.

* * *

«Яства земные» оказались первой из этих трех библий, написанных – мне было это совершенно очевидно – для меня, чуть ли не мною, первой книгой, указавшей мне, кто я есть в глубине души и чем хотела, чем могла бы стать. Андре Жид – ее автор и мой крестный отец; в таком родстве нынче уже признаются не слишком охотно, а объявлять его книгу своей настольной просто даже смешно. Зато я точно помню, что прочла ее первые фразы – первые наставления к Натанаелю, – вдыхая аромат цветущей акации.

То лето мы проводили в Дофине. Оно выдалось дождливым, и мне было очень скучно – я впала в лирическую меланхолию, свойственную только детям, заточенным в деревенском доме, в то время как за окнами повисла пелена дождя. В тот день – первый погожий денек после проливных дождей, выйдя из дома, я шла по дороге, обсаженной акацией, зажав под мышкой книгу. В те годы в этой деревне рос могучий тополь, который потом, конечно же, срубили под корень, а освободившуюся территорию разбили на участки; таков уж закон нашего времени, но, когда я вновь приехала туда, мне это, конечно же, разбило сердце. Так уж случилось, что именно в тени этого исполина благодаря Андре Жиду мне раскрылась жизнь – во всей ее полноте и крайностях; открылось все, о чем я смутно догадывалась чуть ли не с рождения. Открытие это привело меня в неописуемый восторг. Мириады изумрудно-зеленых листочков тополиной кроны трепетали высоко над моей головой, и каждый листик в отдельности, казалось, сулил мне частицу счастья, которым меня непременно одарит литература. Но прежде чем взобраться на макушку этого удивительного дерева и сорвать плоды высшего наслаждения книгами, мне еще предстояло срывать, один за другим, тысячи календарных листков своей жизни. А поскольку я не представляла себе, что человек стареет или даже зреет, чтение стало для меня еще одним удовольствием в числе всех тех, что окружали меня с детства: лошади, лица, автомобили, слава, книги, восхищенные взгляды, море, лодки, поцелуи, ночные авиарейсы и многое, многое другое – все, что способно объять необузданное и сентиментальное воображение подростка.

Много позже я случайно перечитала Жида, и на меня снова повеяло ароматом акации, и мне снова померещился мой тополь, но на этот раз я просто-напросто подумала: «Ничего, сильно пишет». Ведь грому и молнии тоже случается наносить свои удары мимо цели.

* * *

Вслед за Андре Жидом пришел Альбер Камю – «Человек бунтующий». Два или три месяца назад я утратила веру в Бога и все еще глупо и опасливо гордилась собой. Произошло это в Лурде, куда меня привезли случайно, и, тоже случайно, однажды на заутрене я увидела рядом с собой рыдающую девочку – мою сверстницу, прикованную к инвалидному креслу, похоже, до конца дней своих. Я испытала чувство отвращения ко всемогущему Богу, дозволяющему подобный кошмар. В порыве праведного гнева я гордо отринула Бога, исключила его из своей жизни, которая в те годы наполовину протекала в религиозных пансионах. Сей мировоззренческий кризис лишил меня аппетита в обед, а вечером в гостиничном номере навел на мрачные размышления о перспективе жизни на нашей Земле без Бога, о мире без справедливости, жалости и Божьей благодати, в котором отныне мне предстоит жить (весь этот ужас я и по сей день не осознала полностью, хотя получаю тому все новые подтверждения). Два месяца я не могла оправиться, как после тяжелой болезни, от своего бесповоротного решения – отторжения всемогущего Бога, а главное – потери одного из «потому что» в ответ на все возможные вопросы. Вот почему для меня стало таким облегчением открытие «Человека бунтующего». Я услышала внушающий доверие голос Камю, который тоже посвящает свой трактат этой трудной теме: жизнь в отсутствие Бога. «В отсутствие бога возник Человек, – поведал мне этот добрый мечтатель, – и заменил его». Так человек дал мне ответ на все вопросы, возникающие от нерадения бога.