— Ну и ладно. Кончен разговор.
Арчи расставил ноги, распределил вес, приготовившись к отдаче, и снова вскинул автомат.
— Но, но, пожалуйста, мой друг… попробуй подумать… — Доктор рухнул на колени, подняв столб пыли, которая опала, как вздох.
— Вставай. — Арчи в ужасе задохнулся, увидев потоки крови из глаз, руку на своей штанине и губы, припавшие к сапогу. — Пожалуйста, не надо…
Но доктор крепко обхватил колени Арчи.
— Подумай, пожалуйста, все ведь может случиться… Может, я сумею оправдать себя в твоих глазах… может, ты ошибаешься, и твое решение отзовется тебе, как Эдипу, — страшным, безобразным образом! Никогда нельзя знать заранее!
Рывком, за тощую руку, поставив доктора на ноги, Арчи прорычал:
— Послушай, приятель. Не зли меня. Я тебе не гадалка, черт возьми. Завтра может настать конец света — вот все, что я знаю. И я должен сделать этой сейчас. Сэм меня ждет. Прошу тебя, — добавил он, чувствуя, что руки трясутся и решимость тает, — прошу, замолчи. Я тебе не гадалка.
Но доктор снова съежился, как черт в табакерке.
— Нет-нет… гадание тут ни при чем. Никогда бы не подумал, что моя жизнь оборвется от руки ребенка… Первое Послание к Коринфянам, глава тринадцатая, стихи с восьмого по десятый: «И пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. Ибо мы отчасти знаем и отчасти пророчествуем. Когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится». Но когда это произойдет? Лично я устал ждать. Так ужасно знать лишь отчасти. Так ужасно не обладать совершенством, человеческим совершенством, а между тем оно так возможно. — Доктор встал и протянул руку к Арчи, тот попятился. — Если бы нам хватало храбрости принимать нужные решения… выбирать из людей тех, кто достоин спастись… Разве преступление желать…
— Пожалуйста, прошу тебя. — Арчи со стыдом обнаружил, что плачет, — не кровавыми слезами, как доктор, прозрачными, но обильными и солеными. — Не двигайся. Прошу тебя, замолчи. Пожалуйста.
— И тут приходит на ум тот развращенный немец, Фридрих. Вообрази, что мир не имеет ни начала, ни конца, мальчик. — Последнее слово доктор словно бы выплюнул, и оно изменило расстановку сил, как гать, похитив силы у Арчи и развеяв их по ветру. — Вообрази, если можешь, что события в мире бесконечно тянутся, повторяются, протекают так, как они уже…
— Стой на месте, черт тебя дери!
— Представь, что эта война заканчивается снова и снова, миллион раз…
— Нет, спасибо, — глотая сопли, сказал Арчи. — Одного раза нам вполне.
— Я говорю умозрительно. Это тест. Только очень сильные и приспособленные к жизни — пусть и вечно идущей по кругу — способны переждать слепую черноту. Я готов переживать свою жизнь снова и снова. Я в себе уверен. А вот ты…
— Пожалуйста, умоляю тебя, замолчи, я не могу…
— А ты, Арчи, — сказал доктор Болен, пуская в ход козырь — имя своего собеседника, которое он, оказывается, знал с самого начала, — готов снова и снова, целую вечность, принимать одно и то же решение? Готов?
— Монетка! — вдруг вскрикнул Арчи, подскочив от радости. — У меня есть монетка!
Смешавшись, доктор Болен замер на месте.
— Ха! У меня есть монетка, гад! Накось выкуси!
Доктор сделал еще один неуверенный шаг. Доверчиво протянул руки ладонями вверх.
— Назад. Стой на месте. Так. Вот что мы с тобой сделаем. Хватит болтовни. Я положу автомат сюда… медленно… сюда.
Наклонившись, Арчи положил автомат на землю где-то посредине между собой и доктором.
— Это чтобы ты мне доверял. Я сдержу свое слово. Сейчас я подкину монету. Орел — я тебя убью.
— Но… — промямлил доктор Болен. В его глазах Арчи впервые увидел неподдельный страх — такой же, какой перехватывал горло ему самому.
— Решка — оставлю в живых. Все, без разговоров. Если разобраться, я не бог весть какой мыслитель. Это лучшее, что я могу предложить. Итак, оп-ля!
Монета взлетела в воздух, как взлетают все монеты в идеальном мире, гипнотизируя взгляд поблескиванием и переходом из света в тьму. Затем, на пике своего триумфального подъема, она пошла описывать дугу в какую-то не ту сторону — Арчи понял, что упадет она не назад в руки, а у него за спиной, на приличном расстоянии; он повернулся и увидел, как монета приземлилась в грязь. Едва Арчи нагнулся, как раздался выстрел, и он почувствовал обжигающую боль в правой ягодице. Глянул вниз. Кровь. Пуля прошла навылет, чудом не задев кость, но оставив глубоко засевший в плоти осколок. Боль одновременно казалась и мучительной, и какой-то далекой. Обернувшись, Арчи увидел согнутого в три погибели доктора Болена — рука с автоматом висела, как плеть.
— Мать твою, зачем ты это сделал? — в сердцах воскликнул Арчи и с легкостью выдернул автомат у противника. — Выпала решка. Видишь? Решка. Смотри. Решка. Реш-ка.
* * *
И вот Арчи кинулся под пулю, чтобы сделать нечто, удивительное даже для телевидения: во второй раз спасти того же человека и во второй раз без всяких на то причин. Ох и шумная это забава — спасать людей. Весь зал с ужасом смотрел, как пуля попадает Арчи в бок — прямо в бедро, — как Арчи, словно в мелодраме, разворачивается и валится на коробку, в которой сидит мышь. Осколки во все стороны. Вот это зрелище! В телевизоре бы тотчас зазвучал саксофон, замелькали бы цифры выигрыша.
Но сначала досмотрим игру. Что бы вы о ней ни думали, ее нужно доиграть, даже если ее конец, как обретение независимости Индией и Ямайкой, как подписание мирного договора и швартовка пассажирского судна, окажется лишь началом еще более длинной истории. Та самая группа лиц, что подбирала краску для стен этого зала, ковер, шрифт для афиш, рассчитывала вес стола, разумеется, проверила и коробку, из-за которой мы должны завершить наш кинопоказ, — и вот прекрасный демографический материал для тех, кому интересны свидетельские показания на Маджида наравне с Миллатом, бестолковые протоколы, видеозапись, запечатлевшая равнодушную жертву и членов всех семей; кто жаждет увидеть судебное разбирательство настолько невероятное, что судья умыл руки и приговорил обоих близнецов к четырем сотням часов общественных работ, которые они, естественно, отмотали под руководством Джойс, трудясь над ее новым проектом, приуроченным к началу нового тысячелетия, — устройством огромного парка на берегу Темзы…
Быть может, работающим молодым женщинам в возрасте от восемнадцати до тридцати двух будет интересно спустя семь лет взглянуть на фотографию Айри, Джошуа и Гортензии на берегу Карибского моря (Айри и Джошуа в итоге стали жить вместе, нельзя же вечно противиться судьбе) и узнать, что Айрина неведомо чья малышка, свободная, как Пиноккио, сделанный руками своего отца, пишет ласковые письма «плохому дяде Миллату» и «хорошему дяде Маджиду». А представители теневых структур и пенсионеры, вероятно, стали бы держать пари, кто — Алсана, Самад, Арчи или Клара — выиграет в бильярдной О’Коннелла в рулетку 31 декабря 1999 года, в ту историческую ночь, когда Абдул-Микки все же распахнет для дам двери своего заведения.