О красоте - читать онлайн книгу. Автор: Зэди Смит cтр.№ 76

Кики сдержалась. Открыла сумочку, пошарила в ней в поисках блеска для губ. Леви, от скуки пинавший гравий, спросил у нее, кто тот увешанный толстыми золотыми цепями тип с собакой-поводырем. Наверное, мэр, предположила Кики. Мэр Лондона? Угукнув в ответ, Кики снова отвернулась и встала на цыпочки, глядя поверх голов. Она искала Монти. Любопытно на него посмотреть. Как выглядит человек, потерявший бесконечно обожаемую супругу? Леви продолжал допытываться: «Всего города? Как мэр Нью-Йорка?» Может, и не всего, раздраженно отмахнулась Кики, может, только вот этого места.

— Не, серьезно… Ни фига себе, — сказал Леви и оттянул жесткий воротник рубашки.

Это были первые в его жизни похороны, но важнее было другое. Нереальное сборище! Дикая классовая мешанина (поразительная даже для такого американизированного подростка, как Леви) и, несмотря на тянущуюся по всему периметру полуметровую кирпичную стену, никакой уединенности. Безостановочно проносились машины и автобусы; горластые школьники курили, показывали на собравшихся пальцем и шушукались; как видения, проплывали мусульманки в полном хиджабе.

— Ну и дыра, — нарушила молчание Зора.

— Ты пойми, она предпочитала именно эту церковь; я ходил сюда с ней. Она, наверное, сама захотела, чтобы отпевание состоялось здесь, — возразил Джером.

— Я тоже так думаю, — сказала Кики.

У нее защипало глаза. Она сжала руку Джерома, и тот, тронутый ее переживаниями, ответил пожатием. Безо всякого объявления (по крайней мере, Белси его не слышали) люди стали входить в церковь. Скромный интерьер соответствовал внешнему облику здания. Каменные стены соединялись деревянными балками, а крестную перегородку [76] из темного дуба покрывала незамысловатая резьба. Витраж симпатичный, красочный, но простенький, и роспись только одна — высоко на задней стене, неосвещенная, пыльная и слишком сумрачная, ничего не разобрать. В общем, если смотреть вверх и по сторонам, как люди обычно делают в церкви, все было привычным глазу. Но потом взгляд обычно обращается под ноги, и тут неподготовленные новички, как правило, вздрагивали. Даже Говард, считавший себя безжалостным и несентиментальным, когда речь заходила об архитектурных новшествах, не нашел чем восхититься. Каменный пол целиком покрывал тонкий оранжевый с серым ковер: много больших кусков встык — ворсистых, заводской работы. На каждом рисунок: оранжевые квадраты поменьше, с унылой серой окантовкой. От долгого использования оранжевый покоричневел. Да, еще скамьи, точнее, их отсутствие. Все до единой скамьи были вырваны и заменены рядами официозных кресел того же типично аэропортного оранжевого цвета, поставленных застенчивым полукружьем, долженствующим создать (как представилось Говарду) дружескую, неформальную атмосферу для утренних чаепитий и собраний общины. Все вместе выглядело в высшей степени тошнотворно. Восстановить приведшую к такому результату логическую цепочку было несложно: финансовые затруднения, за скамьи девятнадцатого столетия можно выручить денег, горизонтальные проходы давят строгостью, а полукруг создает доверительную обстановку. И все-таки это казалось варварством. Уж больно уродливо. Вслед за мужем и детьми Кики села на неудобное пластмассовое сиденье. Как это часто бывает с могущественными людьми, Монти, видимо, хотел подчеркнуть свою близость к простому народу — и подчеркнул, за счет своей жены. Неужели Карлин не заслужила ничего лучше, чем эта ветхая церквушка на шумной трассе? Кики затрясло от негодования. Но потом, когда все расселись и приглушенно зазвучал орган, Кикины мысли развернулись в прямо противоположную сторону. Джером прав: сюда Карлин ходила молиться. Какой Монти молодец! Ведь он мог устроить отпевание где-нибудь в Вестминстере или в Хэмпстеде, а может — кто его знает? — даже в соборе Святого Павла (совсем оторвалась от реальности Кики), но нет. Здесь, в Уиллсден-грин, в скромной маленькой церкви, которую она любила, в присутствии прихожан, которым она была дорога, Монти решил проводить в последний путь дорогую своему сердцу женщину. Кики тотчас упрекнула себя за свое первое, типично белсианское, суждение. Неужто она разучилась распознавать даже самые очевидные искренние чувства? Эти люди просто-напросто любят своего Бога, в этой церквушке все устроено так для удобства прихожан, а это честный человек, который любил свою жену, — такие нехитрые вещи в расчет не берутся?

— Мам, — прошипела Зора, потянув ее за рукав. — Мам. Там случайно не Шантель?

Отвлекшись от своих нелегких дум, Кики послушно посмотрела туда, куда указывала Зора, хотя имя ей ни о чем не говорило.

— Нет, не может быть. Она с моего курса, — Зора украдкой скосила глаза. — То есть не совсем, но…

Двойные двери распахнулись. Сумрачную внутренность храма прошили ленты солнечного света, они обвязали золотом стопку псалтырей, украсили ярким бликом белокурые локоны милого младенца, латунную кромку восьмиугольной купели. Все головы дружно, как на свадебной церемонии (жуть!), повернулись навстречу Карлин Кипе, которая плыла по проходу в деревянном ящике. И только Говард смотрел вверх, на незатейливый свод; ему хотелось сбежать, или освободиться, или отвлечься. Что угодно, куда угодно. И вдруг его волной накрыла музыка. Она обрушилась на него сверху, с балкона. Восемь молодых мужчин, с аккуратными прическами и по-детски розовыми лицами выкладывались во всю силу легких ради совершенства, на которое только способен человеческий голос, ради звучания более широкого диапазона, чем каждый из них обладал.

Говард, который давным-давно отчаялся услышать совершенный вокал, с удивлением и ужасом обнаружил, что тронут до глубины души. Он забыл о программке в руке (и так никогда и не узнал, что это были моцартовская Ave Verum и хор «Кембриджские певцы»), забыл вспомнить о своей ненависти к Моцарту и фыркнуть по поводу дорогостоящей причуды привезти питомцев Королевского колледжа {35} попеть на похоронах в Уиллесдене. Это уже не имело значения. Мелодия захватила его. «Аааа, вау-ау, аа, аа, вау», — пели юноши; робкий, полный надежд скачок первых трех нот — и горестное понижение трех последующих; гроб проплыл так близко от Говардова локтя, что он почувствовал в руках его тяжесть; женщина в гробу была старше его на каких-то десять лет; здесь она навеки упокоится; однажды навеки упокоится и Говард; за гробом рыдают дети Кипсов; сидящий впереди мужчина смотрит на часы, как будто конец света (а для Карлин Кипе это, несомненно, так) — лишь досадная заминка в его насыщенном трудовом дне, и хотя этому парню, как и Говарду, как и десяткам тысяч людей ежедневно, жить тоже аккурат до собственной кончины, мало кто способен при жизни по-настоящему поверить в ожидающее его забвение. Вцепившись в подлокотники, Говард пытался восстановить дыхание, как при приступе астмы или обезвоживании, — с ним уже случалось и то и другое. Но тут было иное: во рту скопилась соль, много соленой жидкости, она щекотала в носу, ручьями струилась по горлу и скапливалась в миниатюрной треугольной ямке у основания шеи. Текло из глаз. А глубоко внутри, казалось, разверзся второй рот и оттуда рвется крик. Мускулы живота непроизвольно сокращались. Все вокруг сидели, склонив головы и сложив руки в молитве, и Говард, неоднократно уже бывавший на подобных мероприятиях, прекрасно знал, что так оно и полагается. Сам он в эти моменты обыкновенно, чиркая карандашом по краешку программки похорон, припоминал подлинные, не самые идеальные, взаимоотношения между мертвецом в ящике и субъектом, произносящим ему сейчас пылкий панегирик, или с любопытством гадал, опознает ли вдова покойного его любовницу, сидящую в третьем ряду. Но на похоронах Карлин Кипе он не мог отвести глаз от ее гроба. Смотрел и смотрел. За производимый шум было совестно, но Говард не мог себя сдержать. Мысли хлынули через край и устремились в темные норы. Надгробие на могиле Зоры. Леви. Джерома. Всех детей. Его собственной. На могиле Кики. Кики. Кики. Кики.