Грешники - читать онлайн книгу. Автор: Илья Стогов cтр.№ 27

На следующий день нашего друга, милиционера Васю, вызвали на ковер в РУВД и стали пытать: откуда он узнал о готовящемся рейде, который они планировали целый месяц? По их версии это выглядело так, что за пятнадцать минут до начала операции я вышел на сцену и сказал: «Господа, скидывайте траву, сейчас приедут менты!»

Было видно, что мы так долго не протянем. Многих, кого арестовывали, расспрашивали про меня. Менты подозревали, что я контролирую чуть ли не всю торговлю наркотиками на Васильевском острове. Я впал в легкую паранойю: я боялся, что меня арестуют и подсунут в карман какую-нибудь дрянь.

Я решил защищаться. Я позвонил Артёму Троицкому. Он давно звал меня поучаствовать в его телешоу «Кафе Обломов». Я приехал в Москву, мы поговорили и в конце передачи коснулись этой темы. Не знаю, что именно сработало, но волна пошла на спад. Я немного успокоился.

Илья Бортнюк (р. 1968) — независимый продюсер

Моя работа в TaMtAm’е заключалась в том, чтобы контролировать «back-stage» — задний выход на сцену. Во время самого первого рейда ОМОН я, как обычно, стоял за кулисами. Захват начался неожиданно и очень профессионально. Понять никто ничего не успел. Пробегая мимо, омоновец в маске по ходу легонечко ткнул меня локтем в бок — и я свалился на пол с переломом ребра.

TaMtAm не был каким-то особенно наркотическим местом. В те же самые годы на станции метро «Ладожская» появился громадный рынок наркотиков. У входа там стояли толпы бабушек, которые причитали: «Анаша! Гашиш! Недорого!» В любое время суток вы могли удовлетворить там свое самое причудливое пожелание. На этом фоне наш клуб выглядел безобидно — но очень долго TaMtAm был единственным музыкальным клубом страны, и ОМОН просто не мог нас не заметить. Кому-то из посетителей вызывали «скорую помощь» — и тем же вечером это показывали в телевизионной программе «600 секунд».

Первым массовым наркотиком стал Пи-Си-Пи. Но реальное безумие началось, когда на смену Пи-Си-Пи пришли галлюциногенные грибы. Существовали секретные места, люди из уст в уста передавали координаты грибных полян, встречаясь, все вели особые шаманские разговоры. Милиция и антинаркотические ведомства не понимали, что происходит. Никому и в голову не могло прийти, что поход в лес по грибы может быть противозаконен. Сейчас… я даже не знаю, ест ли кто-нибудь грибы в наше время? Тогда их употребляли все.

В стране бушевала психоделическая революция. В советское время наркотиков, понятно, не было. Сейчас ты можешь употреблять или не употреблять. А психоделическая революция — это когда употребляли все. Любая творческая молодежь, собираясь в большом количестве, просто не могла без этого обойтись — неважно, были это музыканты, дизайнеры, поэты, художники, компьютерщики или диджеи…

Очень много известных музыкантов, резво начав, быстро закончили карьеру. Не было контроля, но главное — не было информации о том, куда все это ведет. Работая в TaMtAm’е, я если и не перепробовал все виды наркотиков, то уж точно видел в действии все их разновидности. Тима Земляникин из группы «Нож для фрау Мюллер» всегда был под наркотиками. Эдик Рэдт из группы «Химера» всегда был под наркотиками. Огромное количество людей умудрялись не выходить из астрала вообще ни на мгновение.

Большинство первопроходцев психоделической революции к нашим дням уже умерло. Тот же «Рэдт» под воздействием наркотиков повесился в парадной. Мне и до сих пор очень жаль, что все так вышло. Его группа «Химера» — наверное, это было самым интересным, что родилось в русском рок-н-ролле на протяжении 1990-х.

Лёха Никонов (р. 1972) — лидер панк-группы ПТВП

В 1993 году, накануне моего дня рождения, позвонил Эдик Рэдт. Он предложил отметить праздник в TaMtAm’е.

— Лёха! — кричал он. — Приезжай! Я все тебе покажу!

TaMtAm — тогда это было круто. Люди из клуба были как высшая раса. Мы покурили, подъехали, поднялись на второй этаж. Выступала группа «Хулиганы».

Это был мой 21-й день рождения, и я вдруг почувствовал себя в Лондоне. Я никогда не любил русскую музыку. Люди «рок-клубовской» волны были абсолютно бездарны. Но тамтамовские группы — это было совсем другое дело. После «Хулиганов» играть начала группа «Ятха». Они были настоящими шаманами: электроника плюс горловое пение. По тем временам это было дико прогрессивно. После «Ятха» были еще какие-то рокабилы, а в самом конце на сцену вышел Эдик.

Он с ходу включился и заиграл. Люди в зале просто сошли с ума. И вдруг Эдик вытаскивает меня на сцену, сует микрофон и орет:

— Пой, Лёха! Давай!

Это был день моего совершеннолетия. Я был в этом клубе первый раз. И сразу же из зала попал на сцену.

Рэдт орет:

— Пой, Лёха! Пой, говорю!

И я начал петь. Тогда я читал Альбера Камю и, помню, стал просто выкрикивать в зал какие-то фразы из его книжек. Я почти ничего не видел, только край сцены и чуваков из первого ряда. Они строили козочки из пальцев, прыгали, таращили на меня глаза, а за их спинами огромный невидимый мне зал орал:

— Кру-то! Кру-то!

* * *

Эдика Старкова все называли Рэдт. Он был лидером группы «Химера». С Эдиком я был знаком по Выборгу. Выборг — это маленький городок на границе России и Финляндии. Там находится единственный в России рыцарский замок. Эдик первым из выборгских парней перебрался в TaMtAm. Я был немного моложе, и в TaMtAm’е ко мне относились просто как к другу Эдика.

Выборг всегда был финским городом. Русские его заселили только после Второй мировой войны. Выглядит он как типичная Прибалтика. Плюс неподалеку лежит Петербург. То есть это, конечно, провинция, но совершенно особая. Даже в советские времена люди смотрели там финское телевидение, а когда вся страна слушала Accept, у нас даже последняя гопота предпочитала The Cure.

Родители у меня довольно рано разошлись, и после развода маме было негде жить. Она уехала в деревню, а отец пил как черт. Так что детство я провел с бабушкой. Бабушка была убежденная сталинистка и при этом — верующая христианка. Для последних дней империи такое сочетание — обычное дело.

Маленький, я выглядывал на улицу, а там был залитый солнцем асфальт, и на одной ножке прыгали девочки. Я был счастлив, потому что, когда тебе восемь лет, по-другому просто невозможно. Тогда ты еще не знаешь, что это счастье — последнее в жизни. Я бы все отдал, чтобы снова стать маленьким. Потому что дальше был ад.

Детство у меня было книжное. Книги тогда для меня были намного реальнее жизни. Советская фантастика… ясное, прекрасное будущее… все раз и навсегда понятно. Это сейчас я ничего не понимаю в жизни — до тринадцати лет я все понимал очень хорошо. Я был уверен, что вырасту и стану пионером-героем. Кем я буду работать — так вопрос не стоял, ведь пионеры-герои никогда не взрослеют.

Я был бабушкин внук. До четвертого класса я вообще не делал домашних заданий — и без этого учился на одни пятерки. Жизнь казалась очень простой и ясной. Я как-то очень верил в слова. Верил в то, что мир устроен разумно и жизнь можно прожить правильно. Я еще не знал, что всех нас просто дурят.