Тонкая нить - читать онлайн книгу. Автор: Наталья Арбузова cтр.№ 19

У института свой пароходик под названьем «Спасский». Мы плывем на нем к северу. Байкальские мысы выдвигаются, как кулисы. Ребята знают их по порядку не хуже, чем нежели мы платформы электрички. Котельники, Покойники… Почему Покойники? Там деревня полностью вымерла в суровую зиму. Только летом приехали, похоронили. На Котельническом мысу горячие серные источники. Буряты в теплом нижнем белье сидят мокнут в каменных углубленьях, леча застуженные спины. Рядом в июле цветет черемуха. А вот мы идем по тропе с натянутой проволокой в ущелье Сарма, на рубиновые россыпи. На Байкале ветры носят имена ущелий, из которых они вырываются – баргузин, сарма.

Живем на севере у теплых Слюдянских озер, каждый день смотрим на безымянные вершины Забайкальского хребта. Нас катают на вертолете поглядеть тайгу. Обратно торопимся на самолет, должны со «Спасского» пересесть на ракету, а тут туман, зги не видать. Играем на палубе в карты, а сами беспокоимся. Валера Зоркальцев знаменит тем, что две бывшие жены его стакнулись, подкараулили своего лиходея и побили. Сейчас всякий раз, как бьет козырем, красавчик Валера приговаривает: «Опппоздаем». И точно. Мы проскочили в тумане, ракета нам гудела и ушла полупустая. И самолет наш улетел полупустой. Торчим сутки на маленьком аэродроме по колено в теплой пыли. Потом сели в рейсовый самолет на Улан-Уде. Уже в воздухе выяснилось, что всем пассажирам, нам и еще пятерым, на самом деле нужно в Иркутск. Пилот объявил по радио и поворотил в воздухе на Иркутск, под наши дружные аплодисменты. О моя не вполне регламентированная родина, как ты мне подходишь! Ты – моя единственная счастливая любовь, не считая детей и внуков. С тобой я все стерплю, охота пуще неволи. Не приведи Господь меня на чужбину, я этого не вынесу.

Зимой Байкал застывает торосами. Волны как хлестали, так и останавливаются. По льду, где ровно, ездят грузовики, и ничего. Лед зеленовато-голубой, под ним видно, как ходит рыба, не спит. А уж какова толщина того льда, сам догадывайся, мой прирученный читатель.

Его уж тоже нет в живых, а был вот такой парень – директор сибирского энергетического института, о котором речь. В последнее время академик-секретарь отделенья энергетики, поначалу СССР. Потом, с натугой и обидой, – России. Для него перспектива разрушенья единых энергетических систем страны была равносильна поруганью дела его жизни. Я завоевывала его дружбу туго, все разговоры с ним помню наизусть. Там, в Сибири, я встречала начальников дела, жестких, но человечных. Руденке посылала поздравительную телеграмму по поводу избранья его в Верховный Совет СССР. Это я-то, анархистка, до чего дошло! Уж само собой он был партийный, как водится. Но не могу не сделать стойку, когда вижу что-то стоящее. На дороге не валяется.

У Руденка было четверо детей – три сына, четвертая дочь. Старший был рыжим и хотел стать милиционером, что и исполнил. Я говорила, что он рыж оттого же, отчего он Руденко. Был какой-то прадед рудый. Отец же, улыбаясь славной улыбкой, отвечал, что и жена Инна рыжая. Стало быть, с двух сторон. Помню Руденка в ясный день, как ловит он хариуса в чистой воде и поет плачевно: «То не ветер ветку клонит, не дубравушка шумит». В мутной воде рыбы никогда не ловил – ни в буквальном, ни в переносном смысле. Помню, как перед кинокамерой демонстративно считает стоящих вокруг товарищей горлышком бутылки. Упокой, Господи, его душу в коммунистическом раю. Он был из тех, чье искреннее заблужденье симпатичнее иной истины.

Тут я переехала к Серебряному бору, в двухкомнатную хрущевку, в грязную пятиэтажку, на которую неотвратимо наступали агрессивные свалки. Я было попробовала воевать против районной администрации ее же оружием. Собрала адреса и фамилии участников войны, и ну писать во все инстанции. Де под окном у участника войны Черединцева гнилая свалка. Де жгут автомобильные покрышки, и инвалид войны Решетников задыхается. Не получается. Пик великоотечественновоенной истерии уже прошел – он пришелся на брежневское время. Достала тогда телефон некоей Любови Фастовны, отвечающей за чистоту территории где-то повыше, не в РЭУ, а в ПРЭУ. Тебе, мой читатель, понимать эти аббревиатуры незачем. Ладно, звоню ей: «Любовь Фастовна, у нас на Тухачевского 47 промежду гаражей мертвое тело в мусор закопано». Приехали, убрали.

Вот и перестройка началась, мой заждавшийся читатель. Наш околонаучный муравейник сразу переворошили. Просто так ни за что зарплата прекратилась. Пришлось бегать за фальшивыми договорами. Ты, мой честный читатель, конечно, не знаешь, где тут собака зарыта. Теперь всякий человек в научно-исследовательском институте мог получать любые деньги, вне зависимости от дипломов и званий, был бы договор. Договор же подписывал какой-нибудь чиновник министерства, в данном случае Минтопэнерго, если ты, конечно, понимаешь, что я хочу сказать. Задание формулировалось так, чтобы его мог выполнить почти что любой человек. Например, оно могло заключаться в подборе указов президента и постановлений правительства по конкретному вопросу, скажем, формирования нефтяных компаний или регулирования цен на нефть. На выполнение заданья выделялись неправдоподобно большие деньги, и оно поручалось конкретному человеку. После всех вычетов из того, что непосредственно получал исполнитель, половина отдавалась наличными заказчику. Все это знали и все не укоснительно исполняли. Всякая околонаучная деятельность полностью пресеклась. Я было попробовала обыграть чиновников – неожиданно хорошо сделать работу и не нести свертка с деньгами. Смех заключался в том, что они вслух этого и не требовали. Но они замотали меня по экспертизам, которых никому не назначали, и отдали деньги только через полтора года, когда те полностью обнулились в инфляционном обвале. Больше мне в Минтопе никто договора не дал, и я осталась, как зачумленная.

В момент сильнейшей инфляции все старались сдать деньги в какие-то новоиспеченные банки или подобные структуры. Сдала и я, и мне их назад не вернули. Тут я пошла в Белый дом с нефтяными бумагами. Там встретила в лифте своего однокурсника Павла Медведева, бывшего в тот момент председателем комиссии Верховного Совета по банкам. Он позвонил моим обидчикам. В результате те не только вернули мне деньги, но и накормили меня бесплатным обедом в своей буржуйской столовой. Мне сразу вспомнился Сократ, который на суде в качестве наказанья для себя предложил бесплатный обед в Пританее, что было редкой честью. После такой его наглости за смертную казнь ему проголосовало больше афинян, нежели за его виновность.

Накануне денежного обвала у всех добрых людей была в голове одна и та же мысль: купить кусочек дачи. Уж два-три года как в магазинах не было никаких товаров, ни же продуктов. Оттого у всех на руках остался джокер, по семь-десять тысяч советских денег, долженствующих пропасть. Но купить на эти деньги в момент бума какое-либо загородное жилище близ Москвы было невозможно. И тут, наконец, на нашем карнавале появляется сам Шуман, на этот раз в костюме Пьеро. Пожалуйста, не беспокойся, мой совестливый читатель – во всем купавенском эпосе имена вымышленные. Итак, мой общительный читатель, знакомься: Юрий Александрович Шуман, бывший хозяин моей купавенской четвертушки. Сам Меркурий, бог плутовства и сделок, послал мне этого доброго человека, чтобы я его облапошила. Я умею быть растяпой, но не до такой степени, как этот белый рыцарь из Алисы. Я ему про дачу, на которой он не был десять лет, он же мне про Вагнера. Пришлось спеть ему из Вагнера. Он послушал и спросил: «А сколько у вас денег?» Я достала сберкнижку, показала – десять тысяч. Он сказал – хорошо. Бедняга, они у него обнулились за три месяца. Я же еще получила компенсацию за денежный обвал, первую и последнюю, 40 % от вклада на начало года. На эти деньги я перекрыла шумановскую крышу, под которую в дождь подставляла семь тазов, не преувеличиваю. Когда деньги растаяли, беззащитный Шуман стал мне звонить – как же так. Я ответила сурово, что успела сбросить с рук джокера, а он не успел. Еще один грех на моей душе, возмущенный читатель. Но заметь, что денег у меня после покрытия шумановской крыши более не было, и я питалась лишь шумановскими же сто раз просроченными консервами из подпола. И до се жива, хоть соседи мои предрекали иное.