Мужчины и женщины существуют - читать онлайн книгу. Автор: Григорий Каковкин cтр.№ 10

— Милочка, ну что ты так расстроилась, что он тебе такого написал, наш Ванечка, что, “азохн вей”, может написать такого пролетарий?!

— Марина Исааковна, ну вы посмотрите!

— Теперь уже не посмотрю, — сказала Марина Исааковна и показала на клочки в мусорной корзине.

Тулупова быстро их достала, собрала открытку на столе и еще раз прочитала вслух с выражением, казалось, показывающим всю мерзость написанного.

Но почему-то получилось не очень.

— Вот видишь, — сказала Марина Исааковна, — ты хотела прочитать с отвращением, а не вышло. “Ошеломляющий бюст” с отвращением и уничижением прочитать нельзя, тут даже мой любимый Аркадий Исакович Райкин не справился бы. Если это прочитать так нельзя, то и ничего плохого тут не написано. Возьми любое слово, любое предложение…

Рядом лежали еще не разобранные по папкам газеты, и Людмила с лету прочитала: “Пролетарии всех стран, соединяйтесь!”

— Ты сама выбрала. Моя мама коммунистка тебя сразу же расстреляла. Так вот представь, что тараканы ползут и ползут, из всех щелей ползут, и вот они соединяются в кучу, такую кучу-кучу огромную, мерзкую, они уже везде были, в таком дерьме… и теперь прочитай.

Людмила прочитала, коверкая:

— Проле-ееетарии все-е-х-х-х стран, соединяя-я-я-яйтесь.

— Пролетарии всех стран, соединяйтесь, — еще более мерзко сактерствовала Марина Исааковна. — Вот видишь. Это полезно, как кефир на ночь. “Ошеломляющий бюст” — это песня мужчины, его зов к праматери, как сказал бы Розанов.

— Ну, так любое хамство надо пропускать мимо ушей. “Не увольняйтесь, работайте” — он что, сюда на мой… — Тулупова запнулась, — бюст глазеть приходит, а не книги в библиотеке брать?

— Не брать — а читать, — тут же методично поправила Шапиро, с этим словом она боролась с первого дня работы Тулуповой, и продолжила. — Милочка, зачем он приходит не важно, важно, что он видит тебя и до конца своих дней будет помнить, что у него на заводе в библиотеке работала такая умопомрачительная женщина, как ты, с таким ошеломляющим бюстом, что — я не знаю. И ты пойми — об этом он вспомнит даже в Лондонской Королевской библиотеке, если когда-нибудь там окажется! Бюст. Это счастье! Это не мои два прыща!

Сергей. Эта история началась, когда ее детям было девять и семь, и она уже лет пять отработала “в культурном отсеке невсплывающей подводной лодки”, так Марина Шапиро называла свой небольшой коллектив из трех человек. Она сама — заведующая библиотекой и по совместительству директор заводского музея, рядовой библиотекарь — Тулупова и “журналист широкого профиля”, как сама про себя говорила, подруга Марины Исааковны, “женщина постоянно на выданье”, вдова и балагур Юля Львовна Смирнова, по штатному расписанию главный редактор и единственный журналист заводской многотиражки. Эти две женщины были почти на двадцать лет старше Людмилы, и по одному классификатору они проходили бы как несчастные жертвы тоталитарного режима, а по другому — они были птицы. Не воробьи, но близкой к ним породы, свободные, неприхотливые, не мечтающие о перелетах в теплые страны. Мать Марины Исааковны из старых большевичек, всю жизнь проработала в органах переводчицей с немецкого, никогда не позволяла себе ни одного лишнего слова, никаких сомнительных тем и дружб, зато ее дочь Марина, вставшая на крыло в хрущевское время, позволяла себе это в полной мере. Она не рвалась наверх, не делала карьеру, говорила всегда, что думала, а в любовниках держала непризнанных художников, поэтов, писателей и режиссеров. “Я их вскармливаю и развожу, как павлинов, — говорила она. — Как только они становятся известными, они покупают себе пыжиковую шапку — мне оставляют мои по-о-этические портреты, в масле и стихах, и уходят от меня. К… большевикам. Редко продают Родину. Надо бы чаще. Но, продав, писем из Парижа категорически не пишут”.

Юля Львовна была женщиной одного мужчины. Он был физик-теоретик, сухой, вежливый и, как считала Людмила Тулупова, неинтересный, но интеллигентный. Такое сочетание действительно иногда бывает, но не в этом случае. Мирон был физиком от Бога и человеком совсем не скучным, но на него надо было попасть, как на редкий спектакль.

Тулупова, как только устроилась работать, видела его несколько раз, он приезжал за Юлей на “Москвиче”, и вместе они отмечали один из первых Новых годов в библиотеке, но на его спектакль она не попала, хотя в тот единственный вечер Мирон пел под гитару. Тулупова это запомнила. А потом он умер. Мила на похороны не пошла — двое детей — она одна: жила в автоматическом режиме — приземлялась ночью на кровать, моментально переходя в режим сна без сновидений. Юлия Львовна потерю мужа переживала глубоко и остро, только Шапиро не давала забывать ей, что она “интересная женщина”, и все время призывала к новому браку. Так Юля стала “женщиной постоянно на выданье” и по-прежнему выпускала раз в неделю четырехполосную газету “Красный оптик”. Она писала о результатах социалистического соревнования по цехам, интервью с рабочими, руководством завода, портреты передовиков. Праздничные выпуски содержали юмор и анекдоты, которые поставляла Марина Исааковна. Конечно, еврейские в газету не попадали, но за несколько дней перед праздничным номером библиотека разрывалась от хохота. Публиковался самый безобидный и несмешной анекдот, но претенденты были по-настоящему хороши.

Заводская библиотека. Тишина, фикусы по углам. Ежедневные чаепития с тортиками, которые появлялись как-то сами собой — от бухгалтерии, от кадровиков, от благодарных читателей. Разговоры о театрах и книгах, об историях и любви, и отдельный Людмилин номер — воспоминания о Червонопартизанске, которые так любили Марина Исааковна и Юлия Львовна. Все это была их жизнь. В этом общении, как в стиральной машине, где-то с трудом, но всегда без видимого пота, замачивалась, счищалась и отмывалась провинциальная Людмилина наивность, глупость, иногда грязь. Тулупова постепенно и незаметно для себя самой превращалась в москвичку, человека, который если не знал, то слышал. Слышал о диссидентах, об авангарде, о сумасшедших художниках, о театре, о писателях, о невероятном американском, японском, европейском кино, о контрамарках, о приставном стуле на театральной премьере, о привезенном на день спектакле и выставке на дому. Без потребности и привязанности, но по разу она побывала на шумном прогоне в нескольких модных московских театрах, сходила на выставку в какой-то обшарпанный подвал, увешанный абстрактной живописью, посмотрела несколько закрытых фильмов. Часто она не понимала, ей не нравилось, она рассказывала о своих неприятных впечатлениях в культурном отсеке невсплывающей подводной лодки, но там ее не переубеждали, не объясняли, просто Марина Исааковна говорила:

— Милочка, сходи на эту глупость несусветную, а с твоими карапузами посижу я.

Когда приходила Юлия Львовна, она объясняла:

— Я Милу сегодня отпустила на культурные блядки, а отпусти на некультурные? — и сама себе отвечала на риторический вопрос: — Она еще одного красивого ребеночка принесет. И нам уже много будет.

В общем, когда Тулупова познакомилась с Сергеем, она уже знала, не только как дети рождаются, но и, самое главное, как они не рождаются.