— Да что же это такое?! — ожесточенно вышёптывал ее рот.
— Да-да! — «хохотал» ее живот.
— Да-да! — стискивали меня ее бедра, удерживали и подталкивали руки.
Я хохотал в ней, втягивал ее плоть и обласкивал во рту языком и зубами, скользил в ней лицом и размазывал его. Она стала такая мокрая, что сильно щипало бритое лицо. Руки ее заколотили в воздухе, ища спинку кровати, повисли, она подтянулась и ухватилась за трубу батареи. Приподняла голову. Уронила.
— Я сейчас закричу.
А потом тихо и долго «хохотали» мышцы ее живота.
А я, лежа на своем твердокаменном члене, смотрел исподлобья на эти ее судороги, чувствовал упругие толчки под ладонью. Потом вошел в нее, и мне нестерпимо хотелось кончить это и в то же время продолжать бесконечно. Она была несравненно лучше Нади. И она была лучше Асельки. Развратнее, телеснее и блядски слаще. И конечно, мне тоже подходила ее смазка, она успокаивала и умащивала меня.
Я отвернулся и смотрел на нас в зеркало серванта, видел ее ляжку, выпроставшуюся из-под меня, блестящую от влаги, бьющуюся об «ковер». Увидел побелевшую, блестящую выпуклость груди. Увидел, как он поднимается и опускается в нее. На секунду увидел, как мелькнуло лицо Димки в темноте двери. Бледное. И он у меня будто бы вдвое стал больше от этого. Мне и самому захотелось стоять и дрожать там, в темноте двери, ужасаться этой картине, обмирать, и онанировать на нас.
— Я тебя люблю, Полина! Я все готов отдать тебе!
— Тише, тише! — она прижимала ладонью мой затылок. — Нас услышат!
— Всё готов отдать тебе!
— Замолчи, Анвар! Ты… я… з-замолчи!
— Я так благодарен тебе, дарю тебе свою куртку, я бы еще подарил что-то, будь у меня еще что-то.
— Я уже ус-стала, Анвар.
— Да?
— ………………
— Что… что ты сказала?
— Мне больно.
И там у меня заныло, замерло на секунду, ослепительно щелкнуло, лопнуло, и прорвались эти разновеликие, разноцветные, тугие, разрывающиеся внутри шарики.
— Бросай ты своего Игоря, — сказал я.
И сразу почувствовал себя в своем теле, почувствовал, что моим ногам холодно, что замерзли ступни. И резко замутило от выпитого.
— …ты чем покрыл?!
— Чем видел, бля!
— Падажди, браток! Что у нас козыри были? Эге-ге… Ни фига себе!
— Да сам посмотри.
— Хули ты мухлюешь?
— Я?
— А того, кто мухлюет, мы будем бить по хитрой рыжей морде…
Вспоминал, что видел Димку. Хотелось говорить, но было тяжело ворочать языком. Подташнивало.
— Полин?
— Да?
— …………… — сказал я.
— Что ты говоришь?
— А ты что, без трусов ходишь летом? — снова выдохнул я и хрипло засмеялся. Когда я говорил и смеялся, не так сильно мутило.
Она тоже засмеялась, затряслась.
— Нет, я сняла, когда ты в ванной был, я не могу в трусах спать. Они здесь под подушкой, чтоб не искать утром.
— Все равно будем искать, мы всегда с тобой ищем.
Она снова затряслась. Мне хорошо было с ней, но так тяжело заснуть. Я падал, скатывался, обрывался, неожиданно просыпался у себя и узнавал ее, и снова зависал в черно-красной пустоте, что-то видел и слышал.
Утром показалось, что если я сейчас встану, то оторвется только душа, а тело так и останется распластанным на матрасе, с моей рукой на ее груди. Поднялся осторожно, вместе с телом, собирая его с нее и с пола.
Когда я вернулся из туалета, она сидела и тряслась от смеха.
— Ты чего?
— Чего? Трусы не могу найти.
У меня снова набрякло все снизу.
— Я же говорил.
— Ты их, наверное, спрятал? — весело разозлилась она.
Я повалил ее на матрас.
— Не надо, Анвар! Надо найти.
Мы нашли их под матрасом.
— Вспомнила, я же их показывала тебе ночью, а потом сама под матрас убрала.
Она быстро оделась.
— Одевайся, Анвар… смотри, у тебя растяжки на коже по бокам, как у женщины…
— Надо же, точно, что ли?
— Да. А сколько уже время? Ого!
— Чай будем пить?
— Нет. Игорь должен вернуться к четырем.
— Я тебя провожу.
— Не надо. Отдыхай.
— Провожу.
— Тогда одевайся скорее!
— Возьми мою куртку, я же ее подарил тебе.
— Она мне велика. Классная, но большая. Она тебе самому идет.
— Я тебе фотоаппарат подарю.
— Пошли, Анва-ар. Мы не успе-йем… Не обижайся, вот такая я странная девушка Полина.
В этот день все смотрели на нас, как будто мы были единственные мужчина и женщина на земле. Мы обнимались в метро, я остро чувствовал ее тело сквозь одежду. Вспыхивало в голове все наше ночное, и мышцы сводило судорогой. Она и сейчас была обнаженной передо мной, так хорошо я знал и чувствовал все ее тело. Потом сидели в вагоне, и я прижимал ее к себе. И было до удивления удобно обнимать ее, уютно ехать с ней под боком, даже странно становилось, как я умудрялся все это время ездить один. Потом уступили место старухе. Даже старуха посмотрела на нас. Стояли у стены в тряском вагоне. Между нами были наши странные одежды, прозрачная стена дневного, шумного и такого бессмысленного людского мира, но мы все еще продолжали любить и ласкать друг друга. Я чувствовал свой отяжелевший член у нее внутри, он напрягался, и она смотрела на меня так, будто тоже чувствовала его там. Я знал, что она сейчас возбуждена, и у нее там скользко и намокли волосы, я почувствовал их на своих губах. Видел сквозь холстину платья ее грудь и знал, что ее возбужденным соскам больно тереться о жесткий лён. На нас смотрели. Он скользил и разбухал в ней, а я смотрел на нее.
— Да ты же меня любишь, — сказала она.
Я посмотрел на нее и испугался, что мои зрачки могут треснуть.
— Я чувствую себя женщиной с тобой.
Парень посмотрел на нас и опустил глаза. Обернулась и задержала взгляд женщина на выходе.
— Я подарю тебе фотоаппарат для Германии, — говорил я, понимая, какая это малость из того, что я бы хотел подарить ей.
Она кивнула, поджала губы и быстро глянула на запястье. Прошли к дверям. «НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ». Я обнял ее. Она глянула за мое плечо. Я понимал, что она хотела узнать время, не обижая меня.
Шли с нею по городу и шли с ней истинно вместе, шагали как одно целое. Я чувствовал ее тело как свое. Мои маленькие с нежной жидковатой кожей груди вздрагивали при ходьбе. Тесно было в платье моим полным округло-гладким бедрам, мягкой и холодной попе.