Периодическая система - читать онлайн книгу. Автор: Примо Леви cтр.№ 30

Через два месяца у меня было готово примерно сорок результатов анализов. Наибольшее содержание фосфора оказалось в шалфее, чистотеле и петрушке. Я считал, что теперь мне надо исследовать, каким образом связывается фосфор, а затем выделить фосфорное соединение, однако командор, позвонив в Базель, сказал, что времени на все эти тонкости нет и пора приступать к приготовлению экстрактов, а для этого ничего, кроме горячей воды, небольшого пресса и вакуумной установки, не потребуется. Приготовленный экстракт я должен буду вводить в пищевод кроликам и измерять содержание сахара у них в крови.

Кролики – малосимпатичные животные. Из всех млекопитающих они наименее близки человеку, возможно, потому, что способны только есть да спариваться, а их застенчивость, безответность и пугливость люди всегда считали постыдными качествами. Если исключить деревенских кошек в далеком детстве, я никогда не прикасался к животным, и кролики вызывали у меня отвращение. У Джулии тоже, но, к счастью, Вариско ладила и с самими животными, и с Амброджо, который за ними ухаживал. Она открыла ящик стола и показала нам небольшой набор специальных приспособлений. Среди них была узкая высокая коробка без крышки. Вариско объяснила нам, что кролики любят прятаться, и если брать их за уши (уши кролика все равно что ручка сковородки) и сажать в такую коробку, то они будут чувствовать себя спокойно и сидеть тихо. Она показала также резиновый зонд и маленькое деревянное веретено с поперечным отверстием в центре. Веретено нужно было вставить как распорку между зубами животного, а потом через отверстие просунуть ему в горло зонд без особых церемоний и проталкивать до тех пор, пока он не упрется в дно желудка. Если не пользоваться деревянной распоркой, кролик перекусит зубами зонд, проглотит его и умрет. Экстракт через зонд можно вводить обыкновенным шприцем.

Затем надо измерить сахар в крови. Для этого у мышей служит хвост, а у кроликов всё те же уши. Если их несколько раз сжать, вены, и без того толстые и выпуклые, еще больше набухают. Введя в вену иголку, надо взять одну каплю крови, а дальше, не мудрствуя лукаво, действовать по методике Крецелиуса и Зейферта. Кролики или очень терпеливы, или малочувствительны к боли, во всяком случае, ни одна из процедур, казалось, не вызывала у них страданий. Едва их возвращали обратно в клетку, они сразу же успокаивались, начинали жевать сено и перед следующей процедурой никакого страха не выказывали. Спустя месяц я уже мог брать кровь на сахар с закрытыми глазами, хотя, судя по результатам, наш фосфор никакого действия на организм не оказывал. Всего один кролик отреагировал на экстракт из чистотела снижением уровня сахара, но через несколько недель у него в горле развилась большая опухоль. Командор велел мне опухоль вырезать, и я, дрожа от страха и мучаясь угрызениями совести, сделал операцию, после чего кролик умер.

Эти кролики по приказу командора жили каждый в отдельной клетке, в условиях строгого целибата. Но однажды во время ночной бомбардировки все кроличьи клетки раскрылись, и утром мы обнаружили животных на газоне, старательно спаривающихся друг с другом: бомбы их совсем не напугали. Едва освободившись, они стали рыть норы и при малейшей опасности прерывали исполнение своих супружеских обязанностей и прятались в укрытиях. Амброджо стоило больших усилий выловить их и запереть в новые клетки, но исследование пришлось прервать: дело в том, что все данные значились на старых клетках, поэтому после рассеяния кроличьего народа вычислить, с какими кроликами проводился эксперимент, было уже невозможно.

Как-то, в промежутке между процедурами, ко мне подошла Джулия и сказала, что ей нужна моя помощь. Я ведь приехал на завод на велосипеде, верно? Так вот, сегодня вечером после работы ей нужно быть у Порта Дженова, а добираться туда неудобно, с тремя пересадками. Опаздывать она не может, это очень важное дело, поэтому просит меня довезти ее туда на велосипеде, я согласен? Поскольку в безумном расписании командора значится, что работу я заканчиваю на двенадцать минут раньше, чем она, мне придется подождать ее за углом; она выйдет, я посажу ее на раму, и мы поедем. В те времена ездить на велосипеде по Милану, одному или с седоком на раме, было в порядке вещей. Когда город бомбили, люди переезжали, велосипедиста мог остановить даже незнакомый человек и попросить за четыре-пять лир отвезти его из одного конца города в другой.

Джулия, которая всегда отличалась непоседливостью, в тот вечер была особенно возбуждена. Мешая мне править и грозя опрокинуть велосипед, она судорожно сжимала руль, неожиданно меняла положение тела, крутила головой и сопровождала свою речь энергичной жестикуляцией. Мне стоило большого труда удерживать равновесие. Сначала я не мог понять, что ее вывело из себя, потому что она отделывалась общими фразами, но, поскольку не в ее характере долго хранить секреты, к середине улицы Имбонати она разговорилась, а когда мы проезжали мимо Порта Вольта, выложила мне все. Оказывается, она была в ярости оттого, что его родители сказали нет, и она готовилась постоять за себя.

– Почему они против? Я что, недостаточно для них красива? – кричала она, гневно тряся руль.

– Ничего они не понимают, – отвечал я со всей серьезностью, – мне ты кажешься вполне красивой.

– Не прикидывайся, ты так не считаешь.

– Нет, считаю. К тому же я думал, тебе приятно услышать комплимент.

– Мне сейчас не до комплиментов. А если ты надумал за мной ухаживать, я тебя сброшу на землю.

– И сама упадешь вместе со мной.

– Дурак ты! Ладно, крути педали, мы и так опаздываем.

Когда мы доехали до площади Кайроли, я знал уже все. Точнее говоря, я обладал всеми деталями, но они были настолько перепутаны и перемешаны, что расположить их последовательно и выстроить всю конструкцию мне было очень сложно.

Прежде всего, было непонятно, почему этот «он» не наберется храбрости и не разрубит этот узел. Это же просто непостижимо, неприлично! Действительно ли он такой, как его описывала Джулия, – великодушный, надежный, любящий и серьезный? Но если он и вправду влюблен в эту ершистую девчонку, которая сейчас мешает мне рулить и которую злость только красит, почему он, вместо того чтобы примчаться в Милан и все уладить, сидит сиднем в какой-то пограничной казарме, родину якобы защищает? Конечно, он же гой, поэтому и в армии служит… И пока Джулия продолжала ругаться со мной, как будто это я ее жених, во мне росла ни на чем не основанная ненависть к сопернику. Он гой, она гуйя, как говорили мои предки, они могут пожениться. Впервые в жизни я почувствовал отвращение, оно поднималось во мне, как тошнота: вот что значит быть другим, вот расплата за то, что ты – соль земли. Везешь на раме девушку, которая тебе нравится, и не имеешь права даже помыслить о том, чтобы между вами возникла любовь; везешь ее на бульвар Горициа, чтобы помочь ей быть с другим; чтобы она исчезла из твоей жизни.

На бульваре Гориция перед домом № 40 есть скамейка; Джулия велела мне сесть на нее и ждать, а сама как вихрь влетела в подъезд. Я сел и стал ждать, отдавшись на волю печальных, мучительных мыслей. Не надо было строить из себя джентльмена, думал я, не надо было быть таким стеснительным и наивным; теперь всю оставшуюся жизнь я буду жалеть, что между нами ничего не было, что нам нечего будет вспомнить, кроме нескольких эпизодов из университетской жизни и работы у командора. А может, еще не поздно? Может, эти опереточные родители останутся непреклонными, и Джулия выйдет от них вся в слезах, и я смогу ее утешить? Недостойные мечты. Гадко строить свое счастье на несчастье других. Наконец, как потерпевший кораблекрушение, который, выбившись из сил, идет ко дну, я погрузился в мысли, неотступно преследовавшие меня в последние годы: существование жениха, расовые ограничения – это лишь отговорки; на самом деле я просто не способен приблизиться к женщине; это мой приговор, пожизненный приговор, и обжалованию он не подлежит; я обречен до самой смерти испытывать зависть, мучиться неосуществимыми желаниями, жить одинокой бесцельной жизнью.