Багровый лепесток и белый - читать онлайн книгу. Автор: Мишель Фейбер cтр.№ 57

— О многих и многих, — обескураживающе вздыхает миссис Кастауэй; она уже занялась вырезанием, кромсает листки бумаги, которые выглядят — оттуда, где сидит Уильям, — вырванными из печатных изданий страницами. — Мне еще вот что пришло в голову: наш дом связан с «Камельком», — если не соглашением в прямом смысле этого слова, то уж определенно… узами взаимного уважения. Вам знаком «Камелек»? Ах да, конечно.

Она опускает глаза с Уильяма на бумагу и отправляет ножницы в их извилистый путь.

— Так вот, мистер Хант, вам, человеку, столь высоко оценившему достоинства Конфетки, не составит труда понять, что «Камелек» видит в ней своего рода приманку — гвоздь, если угодно, программы. Во всяком случае, такого, по всему судя, мнения держатся его хозяева. И стало быть, мы оказываем им услугу — хоть и не вполне измеримую в денежных знаках, но, тем не менее, ценную. Если же Конфетка… исчезнет — по сколь угодно лестной для нее причине, мистер Хант, — «Камелек», вне всяких сомнений, сочтет себя обделенным, вы понимаете?

В руках ее понемногу возникают очертания крошечной человеческой фигурки, обращенной к Уильяму чистой, пустой стороной, а сероватой, покрытой печатными буквами, — к миссис Кастауэй.

«Она безумна», — думает Уильям, глядя, как спархивает на стол святая с нимбом вокруг головы, выдранная из католической книжки с картинками. Можно ли вступать в договор с сумасшедшей женщиной? Да, но кто способен произвести на умалишенную, раздирающую ради своих Магдалин книги, большее впечатление — несомненный наследник прославленного парфюмерного дела или поддельный партнер почтенного издательского дома? И к чему, дьявол ее забери, клонится разговор о «Камельке»? Просто к выплате отступного или же предполагается, что он купит на корню и этот чертов кабак?

«Заставь человека произнести, всего только раз, слово „да“, — эти слова отец подчеркнул зелеными чернилами. — Остальное — детали».

— Мадам, все это лишь детали, — провозглашает он. — Не могли бы мы… (вот счастливое наитие!) не могли бы мы позвать сюда сверху саму Конфетку? Ведь это ее будущее стоит на карте — при всем моем уважении к предметам, которые вы, мадам, затронули…

Миссис Кастауэй берется за новый листок бумаги. На этом стоит, с чистой его стороны, явственная печать библиотеки, выдающей книги на руки.

— Есть и еще одно обстоятельство, мистер Хант, которого вы не учли. Вы не подумали о том, что Конфетка может предпочесть — простите, я нисколько не хочу вас обидеть, — что она может предпочесть разнообразие.

Уильям пропускает это мимо ушей; он понимает, что вспышки негодования в данном случае бесполезны.

— Я настоятельно прошу вас, мадам, — умоляю, — позвольте Конфетке говорить за себя.

«Предложи ей больше, предложи больше», — думает он, неотрывно глядя в глаза мадам. Никогда еще не владело им желание, подобное по страстности нынешнему, — и страстность эта поражает его самого. Если он получит Конфетку, то ни о чем больше Бога просить не будет, ни о чем, до конца своих дней.

Миссис Кастауэй снимает с пальцев ножницы, отталкивает кресло от стола, встает. G потолка свисают три шелковых шнура; она дергает за один из них. Кого она вызывает? Вышибалу, который выбросит Уильяма на улицу? Или Конфетку? По глазам миссис Кастауэй понять ничего невозможно.

Боже всесильный, получить Конфетку оказывается гораздо труднее, дьявольски труднее, чем некогда руку Агнес, думает Уильям. Если бы только безумная старая сводня согласилась рискнуть и поставила на него, как поставил когда-то лорд Ануин!

Сидя посреди публичного дома миссис Кастауэй, ожидая появления Конфетки — или бесцеремонного обормота, — он вспоминает, как старый подвыпивший аристократ пригласил его в курительную и там, за стаканом порта, зачитал условия, на коих заключался брачный союз Агнес Ануин и Уильяма Рэкхэма, эсквайра. Юридические тонкости услышанного, припоминает Уильям, оказались выше его понимания, и когда лорд Ануин, закончив чтение, задал ему вопрос наподобие: «Ну-с, вас это устраивает?», он просто не знал, что ответить. «Это означает, что вы ее получили, и да поможет вам Бог», — пояснил, пополняя его стакан, лорд Ануин.

И вот, некая тень на лестнице… Это…? Да! Она! В саржевом синем халате и ночных туфлях, простоволосая, взлохмаченная, с еще сонными, да благословит ее Бог, глазами и забрызганной темной водой грудью халата. Сердце Уильяма, которого совсем недавно обуревало желание прикончить миссис Кастауэй, вдруг до краев наполняется нежностью.

— О, мистер Хант, — негромко произносит Конфетка, останавливаясь в середине лестницы. — Какое удовольствие снова увидеть вас — и так скоро.

Она смущенно проводит ладонью по своему déshabillé. [36] Над щеками и голой шеей Конфетки подрагивают на лестничном сквознячке пряди волос. Как мог он не заметить раньше, сколь неестественно тонка эта шея? A губы: они белы и сухи, точно обрезки кружев, — Конфетка слишком мало пьет! О, как ему хочется втирать в эти губы целебную мазь, а она бы тем временем лобзала его пальцы…!

— У мистера Ханта есть для тебя предложение, Конфетка, — сообщает миссис Кастауэй. — Мистер Хант?

Старая ведьма! Даже не предложила Конфетке спуститься, — как будто предложение Уильяма до того несусветно, что девушка отвергнет его, не сойдя с лестницы. Однако взгляды, которыми он обменивается с Конфетка, придают Уильяму духу; эти взгляды говорят: «Мы же понимаем друг дружку, ты и я, верно?».

Уильям учтиво предлагает ей присесть, и она садится — в кресло мисс Лестер. Затем он повторяет свою небольшую речь, но на сей раз, освободившись от ненавистной необходимости адресоваться к миссис Кастауэй, обращается прямо к Конфетке (глаза ее еще остаются сонными; она облизывает губы острым кончиком красного языка, того языка, который… Сосредоточься, Рэкхэм!). Говорит он с меньшей, нежели прежде, нервностью; а повторяя сплетенные им вымыслы касательно Джорджа У. Ханта, разделяет с Конфеткой потаенную улыбку, улыбку взаимного понимания того, что уже стало частью их любовной истории. Впрочем, переходя к цифрам, Уильям становится подчеркнуто точным. Дипломатичности ради, он обращается и к сомнениям миссис Кастауэй, перечисляет и их. В конечном счете, все, утверждает он, станут лишь богаче и никто ни малейших неудобств не испытает.

— Да, но вы все еще не сказали, — протестующе произносит старуха, — сколько будете платить Конфетке.

Уильям морщи гея. Вопрос старухи представляется ему решительно неделикатным — да и ее ли это дело? Здесь все-таки не бордель последнего разбора!

— Я стану платить ей столько, — говорит он, — сколько потребуется, чтобы сделать ее счастливой.

И Уильям почти неприметно кивает Конфетке, давая понять, что говорит всерьез.

Она несколько раз мигает, взъерошивает ладонью оранжевую копну непослушных волос. Столпотворение фактов и цифр немного ошеломило ее, как если бы она этим утром проснулась не ради состоящего из яиц в мешочек завтрака, но ради обсуждения «Основ политической экономии» Джона Стюарта Милля. И наконец, Конфетка приоткрывает уста.