Багровый лепесток и белый - читать онлайн книгу. Автор: Мишель Фейбер cтр.№ 266

— Вот она, — Конфетка протягивает металлический цилиндр Софи, которая берет его без колебаний, но, не глядя, кладет на колени.

— Куда мы едем, мисс?

— В очень интересное место, я вас уверяю, — говорит Конфетка.

— Я вернусь домой вовремя, чтобы лечь в постель? Конфетка одной рукой обвивает маленькое тельце:

— Нас ждет очень, очень долгое путешествие, Софи, — отвечает она и пьянеет от облегчения, когда Софи успокаивается, теснее прижимается к ней и кладет ручонку на Конфеткин живот. — Но когда оно закончится, я позабочусь, чтобы у тебя была постель. Самая теплая, чистая, мягкая, сухая и славная постель во всем мире.

Уильям Рэкхэм, глава «Парфюмерного дела Рэкхэма», пьяноватый от нескольких рюмок бренди, выпитых после ухода полиции, стоит в гостиной, смотрит на дождь и думает: сколько еще листков бумаги находятся неизвестно где — порхают в вечернем воздухе, прилипли к окнам соседей по Ноттинг-Хиллу или подобраны с живых изгородей и оград изумленными прохожими, которые теперь читают их.

— Вот все, что мы нашли, сэр, — говорит Летти, повышая голос, чтобы перекрыть завывание ветра и гул дождя.

Она добавляет пригоршню перепачканных страниц к мокрой груде на ковре в середине гостиной и разгибает спину; хотелось бы знать, хозяин действительно собирается высушить и прочитать все эти мокрые бумажки, или просто озабочен тем, чтобы не оставить мусор на соседних улицах.

Уильям машет рукой — жестом, одновременно выражающим сердитую благодарность и требующим, чтобы Летти ушла. Эти последние обрывки писанины, так мстительно раскиданные Конфеткой по ветру, ничего не добавят к тому, что он уже прочел.

Мелодичный шепоток извиняющегося женского голоса за дверью гостиной подсказывает, что Летти столкнулась, или почти столкнулась с Розой. Что за дом! Уйма женщин, которые носятся вверх и вниз, а обслуживать им больше некого, кроме Уильяма Рэкхэма, человека, в отчаянии кружащего над грудой измокших бумажек. Человека, который в течение одного года взял на себя массу труднейших обязательств, но потерял жену, брата, любовницу, а теперь, кажется, — дай Бог, чтобы это было не так — и свою единственную дочь. Неужели нет ничего более действенного в этих обстоятельствах, чем прочесывать улицы, отыскивая страницы из повести, в которой мужчин замучивают до смерти?

Может быть, он зря не показал полиции эту Конфеткину писанину, но ему показалось, что это пустая трата времени в ситуации, когда каждая минута дорога. Абсурдность самой мысли: полуграмотные полицейские сидят в его гостиной, хмурят лбы и сосредоточенно разбираются в горячечных выдумках психопатки — в то время, когда им надо быть на улицах Лондона и выслеживать ее во плоти!

Уильям плюхается в кресло; от его движения одна из замысловато вышитых Агнес тряпочек слетает с подлокотника. Он поднимает ее с пола и кладет обратно на кресло, бесполезную эту вещицу. Берет страницу, исписанную Конфеткой, ту, которую сразу прочитал, когда в дом принесли первую охапку страннейшего хлама. Тогда размокшая страница грозила расползтись в его руках, но потом подсохла в тепле гостиной и теперь потрескивает, как осенний лист.

«Всемужчины устроены одинаково, — гласят тонкие каракули, злобные даже на вид. — Если я и усвоила что-то за время, проведенное мной на нашей планете, так именно это. Все мужчины устроены одинаково.

Как я могу говорить об этом с такой убежденностью? Уж наверное я не успела узнать всех, какие есть на свете, мужчин? Напротив, дорогой читатель, вполне может статься, что и успела!»

Снова Уильям с отвращением поджимает губы при этом признании Конфеткиной распутности. Снова он хмурится при последующем обвинении, где он осуждается — как «Гнусный мужчина, вечный Адам». Однако, загипнотизированный порочным обаянием клеветы, читает дальше:

«Как самодоволен ты, читатель, если принадлежишь к тому полу, который хвастается тощеньким хрящиком в штанах! Ты воображаешь, что эта книга позабавит тебя, возбудит, спасет от кошмара скуки (самого страшного кошмара, который приходится на долю твоего привилегированного пола), и что, проглотив книгу, как конфету, ты сможешь без помех вести себя совершенно так же, как прежде. Совершенно так, как ты поступал, впервые предав Еву в райских кущах! Но это другая книга, дорогой Читатель. Эта книга — НОЖ. Только не теряйте присутствия духа, оно вам еще пригодится!»

О Боже, о Боже, как могла его дочь оказаться во власти такой ядовитой змеи? Мог он догадаться не сегодня, а раньше? Будь на его месте другой, спохватился бы он скорее? Сейчас так ясно, так ужасающе очевидно, что Конфетка сумасшедшая: ее неестественный интеллект, ее сексуальная распущенность, ее чисто мужской интерес к бизнесу, да и кожа у нее — как у рептилии… Господи, а как она ползала по-крабьи, догоняя его и прыская водой из манды! О чем он думал тогда, принимая ее штучки за возбуждающее дурачество, за эротическую забаву — в то время как любой дурак распознал бы в этом скотские проказы монстра?!

С другой стороны, как могло случиться, что Бог счел нужным поместить двух сумасшедших в его дом? Ведь другие мужчины вообще не знают этой беды… За какие грехи? Нет, такие вопросы — проявление жалости к себе, а проблем они не решают. Его дочь похитили, сейчас ее куда-то везут, скорее всего, ее ждет незавидная судьба. Если даже Софи удастся ускользнуть из рук похитительницы, как долго может уцелеть беззащитное, невинное дитя в гнусном лабиринте Лондона? Там же на каждом углу хищники. Недели не проходит, чтобы в «Таймс» не появилось сообщение о хорошо одетом ребенке, которого добрая дама заманила в темный переулок и там раздела — обобрала дочиста и бросила умирать. Хоть бы Конфетка потребовала выкуп за Софи; сколько бы она ни запросила — исключая сумму, полностью разоряющую его, — он с радостью заплатит!

Уильям закрывает глаза, прижимает большими пальцами. Как аляповатая картинка из волшебного фонаря, застряло в его мозгу воспоминание об искаженном горем лице плачущей дочери, когда она упрашивала его не отсылать мисс Конфетт. Ее ручонки (она не смеет вцепиться в него) трогают край письменного стола. Неужели это будет преследовать его до могилы? Фотография Софи, сделанная в студии Сколфилда и Тови, которую он хотел передать полиции для плаката «Разыскивается», так и не нашлась — ее, фотографию, явно украла Конфетка. Он был вынужден пройтись ножницами по «семейному» портрету и вырезать из него лицо Софи, хотя по собственному опыту фотографирования знал, что фото такого мелкого размера, увеличенное и отретушированное небрежными чужими руками, вряд ли сохранит большое сходство с дочерью…

Но опять же: это все второстепенные соображения, просто детали и мелочи, отвлекающие внимание от самого страшного в ситуации. Вчера его дочь была в безопасности; было известно, где она; вчера она неуверенно играла па рояле, делая первые, робкие шаги к тому, чтобы простить его и понять, что, в конечном счете, он больше всего заботится о ее благе; сегодня она исчезла — и у него голова гудит от воспоминаний об ее плаче.