Багровый лепесток и белый - читать онлайн книгу. Автор: Мишель Фейбер cтр.№ 207

Отчего же, дорогой дневник, хотя в истории мира состоялся миллион бракосочетаний, а следовательно, был миллион возможностей научиться проводить их без сложностей, моя свадьба превратилась в такую безумную неразбериху! До великого события всего четыре часа, а я сижу лишь наполовину одетая в свадебный наряд, волосы у меня и вовсе не причесаны! Где эта девица? Чем она занята? Что важнее моей прически в этот самый главный день! И она слишком рано приколола флердоранж к моей вуали, и цветы вянут! Пусть поскорее найдет свежие цветы, иначе я рассержусь!

Однако мне надо перестать писать, поскольку, спеша занести на бумагу каждое бесценное событие, я могу сломать ноготь или облиться черниламии. Вообрази, дорогой дневник: предстать перед алтарем перепачканной чернилами!

Итак, до завтра — или (если удастся улучить момент), может быть, до вечера — когда я больше не буду Агнес Ануин, а буду

Вечно Твоя,

Агнес Рэкхэм!!!

Конфетка переворачивает страницу и обнаруживает, что дальше пусто. Переворачивает еще одну — снова пустота. Конфетка пролистывает оставшиеся страницы и, когда приходит к заключению, что Агнес наверняка начала новую тетрадь для хроники семейной жизни, ей на глаза попадается несколько записей — не датированных, написанных пугающе мелким почерком.

Загадка: я ем меньше, чем ела до того, как оказалась в этом злополучном доме, но я толстею.

Объяснение: меня насильно кормят во сне. И на следующей странице:

Теперь я знаю, что это правда. Демон сидит на моей груди и ложкой вливает кашу-размазню мне в рот. Я отворачиваюсь, но его ложка следует за моей головой. Миска с кашей огромна, размером с ведро. «Раскрой пошире рот, он говорит, иначе мы всю ночь провозимся».

Дальше опять идут чистые страницы — и, наконец:

Старики поднимают носилки, на которых я лежу, и неаут меня через залитые солнцем деревья к скрытому пути. Я слышу, как пыхтит поезд, который доставил меня сюда, и отправляется в обратный путь. Одна из монахинь, та, что взяла меня под свое крыло, ждет у ворот, сложив ладони под подбородком. «О Агнес, дорогая, говорит она, ты снова здесь? Что будет с тобою?» Но потом она улыбается.

Меня несут в Обитель, в теплую келью в самом его центре; свет, льющийся сквозь витражное окно, окрашивает ее в яркие краски. Меня перекладывают с носилок на высокую кровать — наподобие пьедестала с матрасом наверху. Страшная боль в моем опухшем животе и та ужасающая тошнота, от которой я страдала каждый день, возвращаются с новой силой. Кажется, будто демон внутри меня страшится исцеляющих сил Святой Сестры и старается покрепче вцепиться в меня.

Моя Святая Сестра склоняется надо мною. Свет витража окрашивает ее в разные цвета: лицо желтое, как лютик, грудь красная, руки синие. Она нежно кладет руки на мой живот, и демон внутри меня корчится. Я чувствую, как он толкается и бьется в ярости и ужасе, но моя Сестра знает, как заставить мой живот открыться без вреда, позволяя демону выскочить вон. Всего лишь миг я вижу это мерзкое создание: голое и черное; оно слеплено из крови и слизи, но, будучи вынесено на свет, оно сразу становится паром в руках моей Святой Сестры.

Откинувшись в изнеможении назад, я вижу, как oпaдaeт мой живот.

— Ну вот, — с улыбкой говорит моя Святая Сестра, — все кончилось.

Конфетка пролистывает тетрадь до самого конца, надеясь найти что-то еще — больше ничего нет. Но… должно же быть! Ее любопытство распалено, повествование Агнес захватило ее так, как в жизни ничто не захватывало, к тому же она добралась до периода, который вызывает у нее самый жгучий интерес: первые дни семейной жизни Уильяма и Агнес. Задыхаясь от нетерпения, она достает из груды дневников тот, что хронологически следует за уже прочитанным. Она видела его раньше. Он ничего не дает. Отыскивает следующий.

Этот открывается записью:

«Сезонные» размышления Агнес Рэкхэм

Дамы, я спрашиваю вас: что может раздражать сильнее, нежели шляпная булавка, когда она так тупа, что ее не вколоть в совершенно обыкновенную шляпу? Разумеется, говоря «обыкновенная», я отнюдь не желаю сказать, что мои шляпы не являются совершенно «необыкновенными» в смысле того…

Конфетка откладывает дневники; она сбита с толку и разочарована. Ну что, читать дальше? Нет. Сил больше нет читать эту чепуху, особенно в ночь перед Рождеством. Да и поздно уже: без четверти двенадцать. Ее охватывает та особая усталость, которая дожидается у часов позволения навалиться на тебя. Конфетка насилу заставляет себя затолкать дневники обратно под кровать; только мысль о Розе, которая утром может застать ее храпящей под горой тетрадей, подталкивает Конфетку к действию. Надежно спрятав свою тайну, Конфетка писает в горшок, забирается в постель и задувает свечу.

В кромешной тьме она, прислушиваясь, лежит лицом к окну, которое пока не может различить. Идет ли еще снег? Если идет, то понятно, почему с улицы почти не доносится звуков. Или на улице никого нет? На Силвер-стрит канун Рождества всегда бывает шумным и веселым: уличные музыканты состязаются — в надежде на щедрые праздничные подачки; какофония аккордеонов, шарманок, скрипок, дудок, барабанов вместе с гомоном голосов и громким смехом сплетается в паутину, которая дотягивается до верхних этажей самых высоких домов. Невозможно заснуть в этом гвалте — впрочем, кто бы пробовал заснуть в заведении миссис Кастауэй; наоборот, там тоже крутится шарманка, только что не музыкального свойства.

Здесь, в Ноттинг-Хилле, звуки слабее и загадочнее. Вот что это — человеческие голоса или всхрапывание лошади на конюшне? Обрывок мелодии бродячего певца, который ветер доносит с Чепстоу-Виллас, или скрип калитки совсем рядом? Ветер скулит под свесом крыши, посвистывает между труб; поскрипывают стропила. Или это кровать поскрипывает где-то в доме? И скулит, может быть, Агнес и мечется, мечется в отравленном сне?

«Ты должна помочь ей. Иди и помоги. Почему ты не идешь ей на помощь?» — настаивает Конфеткина совесть — или как там еще зовется тот неуемный дух, кому единственная радость — донимать Конфетку, когда она жаждет отдыха. «Они держат ее под наркотиками, потому что она говорит то, чего им не хочется слышать. Как ты это допускаешь? Ты же обещала помогать ей».

Это удар ниже пояса: обещание, извлеченное из мусора встречи на Боу-стрит, где Агнес рухнула в грязь и ее явился спасать ангел-хранитель.

«Но там было другое… Я обещала помочь ей добраться до дому и не более», — протестует она.

«Разве ты не сказала: буду следить, чтобы с вами ничего не случилось»?

«Я имела в виду — только до угла».

«Ах ты скользкая, трусливая потаскуха!»

Ветер усилился, теперь он свистит и подвывает по всему дому. Что-то белое отвесно падает во мгле за окном Конфетки. Агнес в белой ночной рубашке? Нет, снег свалился с крыши.