Багровый лепесток и белый - читать онлайн книгу. Автор: Мишель Фейбер cтр.№ 182

— Благослови, Господи, папу и маму, — начинает Софи, стоя на коленях у кровати, сложив ручки домиком на одеяле. — Благослови, Господи, няню.

Она произносит слова, как заклинание, не задумываясь над тем, что двое из этого триумвирата крайне мало вовлечены в ее жизнь, а третья бросила девочку — чтобы кормить грудью другого ребенка, по имени Барретт. Папа, мама и няня — это фольклорные фигуры, наподобие Отца, Сына и Святого Духа или Большого медведя, Среднего медведя и Маленького Медвежонка.

— И благодарю Тебя за то, что я маленькая девочка в Англии и есть у меня дом и кровать, и благослови, Господи, маленьких черных детей в Африке, которым негде спать, и благослови, Господи, маленьких желтых детей в Китае, которым приходится есть крыс…

Конфетка безотрывно смотрит на пятки Софи, которые высовываются из-под рубашки, и глаза ее стекленеют. Какие бы сомнения ни вызывали у нее сентиментально и вполне антиисторично приукрашенные решения императора Константина Великого о прекращении гонений на христиан, сама она явно следует по стопам Беатрисы Клив. Голова Софи уже забита большим количеством чепухи, и будет забиваться чепухой и дальше.

— Хотите… хотите, я почитаю вам сказку перед сном? — предлагает Конфетка, укутывая Софи до самого подбородка.

— Спасибо, мисс.

Но когда Конфетка возвращается с книгой, читать уже поздно.

Ночью, лежа в постели и перестав, наконец, ждать Уильяма, Конфетка раскладывает поверх одеяла дневники Агнес; одна тетрадь у нее на коленях, другие поблизости. Она придумала, что сделает, если услышит шорох за дверью: задует свечу и забросит дневники под кровать. Если он явится в том состоянии, в каком она ожидает, то едва ли заметит, даже при свете вновь зажженной свечи, что у нее грязные руки. А она их спокойно вытрет, когда он надежно уткнется лицом между ее грудей.

Следующая попытка Агнес вести дневник после тирады против отчима и его злодейского плана отправить ее в школу датирована 2 сентября 1861 года. Агнес пишет на первой странице новой тетради, крупно озаглавленной:

Эбботс-Ленгли — Школа для девочек. Ничто не свидетельствует о муках, с которыми она ожидала столкнуться в школе; она не только украшает название школы горделивыми завитушками, но еще разрисовывает поля старательными акварельными изображениями школьной эмблемы из шток-роз и лавра и школьным девизом: Comme il faut.

Вновь обращаясь к «Дорогому дневнику», а не к святой Терезе или иному сверхъестественному адресату, десятилетняя Агнес так начинает полный отчет о шести годах пребывания в школе:

Теперь я здесь, в Эбботс-Ленгли (около Хэмпстеда). Мисс Уоркуорс и мисс Барр (директрисы) говорят, что ни одной девочке не позволят покинуть школу, пока с нами не «покончат», но не пугайся, дорогой дневник, они имеют в виду, пока девочка не станет Умной и Красивой. Я долго думала об этом и решила, что будет хорошо, если я стану Умная и Красивая, потому что тогда я смогу хорошо выйти замуж, за какого-нибудь Офицера Веры. Я расскажу ему про папу, и он скажет: «Ну как же, я встречался именно с этим человеком, сражаясь в дальних странах!», и сразу после того, как мы поженимся, он отправится в поиск, чтобы найти его. Мы с мамой должны вместе жить в его доме и ждать, когда он и папа возвратятся…

Я не знаю, как мисс Уоркуорс, и мисс Барр, и другие учительницы собираются «покончить» со мной, но я видела старших девочек, которые уже давно учатся в Эбботс-Ленгли, и мне кажется, что они очень довольны собой, а некоторые девочки такие высокие и грациозные. Я уверена, что в бальных туалетах они будут как леди на картинах, а рядом — красивый офицер.

Меня уже поселили в комнату, в которой я должна жить с двумя другими девочками (я думаю), всего в школе тридцать девочек). Из-за этого мне было очень страшно сюда ехать, потому что я знала, что придется жить с чужими девочками, которые могут оказаться злыми и будут делать со мной, что захотят. И меня даже тошнило от страха. Но две девочки в моей комнате не такие уж плохие. Одну зовут Летиция (наверное, это пишется так) и хотя она немного старше меня и говорит, что она из очень благородной семьи, но она так изуродована болезнью, что особенно не важничает. Другая девочка, как приехала, так с тех пор все время плачет и хнычет, но ничего не говорит.

За обедом другие девочки (которых я сначала приняла за учительниц, такие они взрослые — я думаю, они уже почти законченные), старались узнать, кто мой отец, а я не говорила, потому что боялась, что они будут смеяться над папой. Но тогда другая девочка сказала: «Я знаю, кто ее отец — лорд Ануин», и они все затихли. Наверное, я немножко предала папу, потому что не сказала, кто мой настоящий отец, но не считаешь ли ты, что я должна радоваться даже маленьким преимуществам, которые получаю от того, что теперь я падчерица лорда Ануина? Правильно это или нет, я благодарна за все, что помогает мне меньше страдать, потому что я ненавижу страдание. Каждая царапина, каждая рана остаются в моем сердце, даже самая маленькая, и та, что не зажила, поэтому я боюсь, как бы следующая рана не стала последней. Если бы уберечься от новых ран, я могла бы спокойно выйти замуж, а после этого не будет больше никаких забот. Пожелай мне удачи!

(Я могу свободно беседовать с тобой, дорогой Дневник, потому что только письма, которые пойдут по почте, полагается незапечатанными отдавать мисс Барр.)

Мне нужно еще многое рассказать тебе, по только что заглянула мисс Уик (о ней подробнее завтра) и предупредила, что пора гасить свет. Так что, дорогой Дневник, я должна запереть тебя и попросить пока что за меня не беспокоиться, потому что я, кажется, все же не умру от образования.

Твой любящий друг

Агнес.

Конфетка прочитывает еще страниц двадцать-тридцать и окончательно изнемогает от усталости — и, по правде говоря, от скуки. Агнес честно выполняет обещание «подробнее завтра» рассказать про мисс Уик. Собственно, мисс Уик и прочие мисс, для жизнеподобия которых Агнес недостает литературного таланта, поднимают — поднимут — свои невыразительные головы не только завтра, но и послезавтра, и после-послезавтра, и после-после-послезавтра.

В последние минуты бодрствования Конфетка мечтает о том, чтобы проплыть призраком по Рэкхэмову дому и увидеть его обитателей сейчас, в их подлинном обличий. Конфетка мечтает пройти сквозь массивную деревянную дверь кабинета Уильяма и посмотреть, чем он занимается, мечтает заглянуть прямо в его мозги и вызнать, по какой причине он избегает встречи с нею. Она мечтает увидеть Агнес, настоящую Агнес из плоти и крови, которую она уже трогала и нюхала, застав ее за тем, чем Агнес занимается в своей комнате ночью… Конфетка убеждена, что один только вид спящей миссис Рэкхэм откроет ей больше, чем эти допотопные, перепачканные грязью воспоминания.

И наконец, она представляет себе, как вплывает в комнату Софи и нежно нашептывает ей в ушко, чтобы она встала с кровати и еще раз села на горшок. В этом нет ничего сверхъестественного: она ведь может, если захочет, воплотить эту фантазию в действительность. Как была бы счастлива Софи проснуться утром в сухой постели! Конфетка глубоко дышит, собираясь с духом, чтобы решиться вылезти из-под теплого одеяла и босиком пробежать по темному коридору в комнату Софи. Минутка-другая неудобства — это все, что требуется для выполнения миссии милосердия… Вот она поднялась, вот на цыпочках идет через лестничную площадку со свечой в руках…