Багровый лепесток и белый - читать онлайн книгу. Автор: Мишель Фейбер cтр.№ 158

— Я сделаю вид, что Сезон еще в самом разгаре, дорогой, — Агнес подмигивает ему, почти кокетливо, — и ничего ни о чем говорить не буду.

Спустя совсем недолгое время появляется чем-то взбудораженный Генри и, как только его избавляют от забрызганных дождем шляпы и пальто, Уильям отечески обнимает брата за плечи и проводит в столовую. Там перед Генри предстает картина элизийского изобилия — тепло, яркий свет, повсюду розы, салфетки, сложенные наподобие раскрытых павлиньих хвостов, и хорошенькая новая горничная, опускающая на стол супницу с золотистым супом. А за столом уже сидит облаченная в платье персиковых и кремовых тонов миссис Рэкхэм, улыбаясь Генри сквозь живописное обрамление из цветов и серебра..

— Мои извинения, — говорит Генри. — Я был… э-э…

— Садись, Генри, садись, — великодушно поводит рукой Уильям. — Мы вовсе не ждали, что ты появишься минута в минуту.

— Я уж было и раздумал ехать к вам, — сообщает, щурясь от блеска свечей, Генри.

— Тем большую радость доставил нам ваш приезд, — лучезарно улыбается Агнес.

Лишь после того, как Генри усаживается перед наполненным вином бокалом, поблескивающими тарелками, белоснежными салфетками и подсвечником, — перед всем, что отбрасывает на лицо его яркие отсветы, — Уильям замечает, как худо выглядит брат. Волосы Генри, отчаянно нуждающиеся в стрижке, заправлены за уши, только один их клок покачивается из стороны в сторону на потном лбу. Ни с мылом, ни с маслом они, похоже, давно уже не знались. Следом Уильям окидывает взглядом одежду брата, измятую и обвислую, — не то Генри ползал в ней, уподобясь Навуходоносору, на карачках, не то он сильно похудел, а может быть, с ним произошло и то, и другое. Одна из булавок, которой приколот к рубашке его воротник, выпросталась из-под криво повязанного галстука и неприятно посверкивает, отражая пламя свечи, отчего Уильямом овладевает желание этот галстук поправить. Впрочем, обед уже начался.

Генри отправляет в рот ложку за ложкой утиного consommй, почти не видя его, предпочитая вглядываться покрасневшими глазами в незримое зерцало своих мучений, висящее где-то за левым плечом Уильяма.

— Не следовало бы мне так объедаться, — замечает он, ни к кому в частности не обращаясь и продолжая орудовать ложкой на манер автомата. — В Шотландии людям приходится довольствоваться водорослями.

— О, но этот суп вовсе не жирен, — говорит Агнес. — Его процедили и очень старательно.

Повисает неловкое молчание, нарушаемое лишь хлюпаньем Генри. «Может быть, — думает Агнес, — из-за этого его и не приглашали никуда во время Сезона?».

— Ну, а что до водорослей, — продолжает она во внезапном приступе вдохновения, — нам ведь тоже их подавали, не правда ли, Уильям, у миссис Олдертон, в подливе? С гребешками и меч-рыбой. Я попробовала совсем чуть-чуть, очень странный был вкус. Хорошо еще, что это блюдо подавалось а la Russe, [69] иначе мне пришлось бы отправить все, что было на тарелке, под стол.

Уильям хмурится, ему вдруг вспоминается неприятность, которая приключилась два года назад на званом обеде миссис Катберт, — пса этой леди вырвало под накрытым белой камкой столом, почти у самых ног Агнес, и он немедля принялся, громко чавкая, пожирать свою блевотину.

— Для меня двери общества закрыты, — траурно сообщает Генри, когда служанка уносит его бульонную чашку. — Я говорю не о балах и обедах, об Обществе — нашем обществе, к которому все мы, предположительно, принадлежим. Сделать в нем я ни для кого ничего не могу, у меня нет роли, которую я там мог бы играть.

— Ну что вы, — говорит Агнес, глядя на деверя широко раскрытыми, сочувствующими глазами, а между тем в столовую вносят основное блюдо. — Разве вы не надеетесь стать священником?

— Надеюсь! — едко и без всякой надежды восклицает Генри.

— Уверена, из вас получился бы очень хороший священник, — стоит на своем Агнес.

Генри стискивает зубы — как раз в тот миг, когда на тарелку его выкладывается шипящий кусок тушеного тетерева.

— Гораздо лучший, чем этот прескучный доктор Крейн, — добавляет Агнес. — Хотя, сказать по чести, он мне теперь безразличен. Он вечно предостерегает меня от поступков, совершать которые я ни малейшего намерения не имею…

Вот так этот вечер и тянется — вилки отправляют во рты кусочек за кусочком, Агнес несет на своих плечах (подкрепляясь частыми глотками вина) главное бремя беседы, а Уильям вглядывается в брата, проникаясь все большим смятением от того, какое жалкое зрелище тот собою являет.

Генри же раз за разом повторяет, — когда ему вообще удается заставить себя раскрыть рот, — одни и те же слова о вопиющей тщете любых усилий, по крайней мере, если говорить об усилиях такого никчемного человека, как он. Голос его неровен, порой он стихает до невнятного бормотания, порой возвышается, наполняясь горькой горячностью, даже сарказмом, никогда прежде в Генри не замечавшимся. И все это время массивные руки его деловито режут мясо на все меньшие и меньшие кусочки и, в конце концов, он, к досаде Уильяма, смешивает их с овощами и оставляет не тронутыми.

— Вы добры ко мне много больше, чем я того заслуживаю, — вздыхает он в ответ на становящиеся все более теплыми ободрения хозяйки. — Вы и… и миссис Фокс видите меня в свете, который, я знаю это, полностью отличен от истинного…

Агнес бросает взгляд на Уильяма, блестящие глаза ее просят дозволения упомянуть запретное имя. На собранном в складки челе его большими буквами написано: «Сдержанность», однако она, неспособная ничего на нем прочитать, тут же и восклицает:

— Миссис Фокс совершенно права, Генри, совершенно права! Во всем, что касается веры, вы человек редкостной искренности — я это знаю! У меня особое чутье на такие вещи, я способна видеть ауру вокруг людских голов — не надо, Уильям, не хмурься. Это правда! Сияние веры истекает из человека, как… как газовый свет, озаряющий легкую дымку тумана. Это правда, Уильям, правда). — Агнес склоняется над столом, тянется к Генри, едва не касаясь грудью оставшейся на ее тарелке еды, и опасно приблизив лицо к подсвечнику, шутливо-заговорщицким тоном говорит деверю: — Нет, вы только взгляните на вашего брата, какой он сердитый, как ему хочется, чтобы я замолчала. И ни единой жилки богобоязненности во всем его…

Внезапно она умолкает, сдержанно улыбается, а затем:

— Нет, право же, Генри, вам не следует думать о себе так дурно. Вы самый набожный человек, какого я знаю.

Генри смущенно поеживается.

— Прошу вас, — говорит он. — Ваша еда совсем остынет.

На это Агнес никакого внимания не обращает; в собственном доме она вправе есть столько, сколько ей хочется, — то есть почти ничего.

— Когда-то давно, — продолжает она, — Уильям рассказал мне одну историю. Он рассказал, как вы, еще мальчиком, услышали на проповеди, что в нынешние времена Бог говорит с нами только посредством Писания, не