Багровый лепесток и белый - читать онлайн книгу. Автор: Мишель Фейбер cтр.№ 101

— Гебе больше не о чем беспокоиться, Уильям, — говорит Конфетка. — Я нашла решение.

— Приемлемого решения существовать здесь попросту не может, — жалобно произносит Уильям, принимая от нее четвертый стаканчик бренди. — Все зависит от случая…

— Нисколько, нисколько, — успокаивает его Конфетка. — Этот мистер Хопсом: ты не знаешь, его случаем не Мэтью зовут?

— Да, Мэтью, — отвечает Уильям, и морщится, пытаясь понять, в какой из сплавленных им сюда книг могла она отыскать эти сведения.

— А не его ли прозвали «Конским» Хопсомом?

— Да… а что?

Конфетка нечестиво фыркает и, внезапно подскочив к креслу Уильяма, опускается перед ним на колени.

— В таком случае, если мистер Хопсом хотя бы попытается тебе досадить, — говорит она, опираясь узкими белыми локтями на обтянутое темной тканью бедро Уильяма, — шепни ему на ушко два коротких слова.

И она, накопившись поближе к Уильяму и похлопывая его по бедру точно мим, изображающий порку, шепчет:

— Эми Хаулетт.

Несколько секунд Уильям смотрит, неверяще и изумленно, в ее умные глаза, а затем разражается хохотом.

— Клянусь Богом, — восклицает он. — Это и вправду предел всему!

— Нисколько, — повторяет Конфетка и трется щекой о его колено. — Для высот, на которые способен подняться человек, подобный тебе, пределов не существует…

Ладонь ее соскальзывает туда, где к этому времени должен бы натужно торчать набрякший признак его пола, однако Конфетка убеждается, что она чего-то недоучла. Разговор она провела на редкость удачно: проблема Хопсома решена и все же… и все же прикосновение ее лишь нервирует Уильяма, по-прежнему напряженного, не готового к любви.

— Уильям, милый, — сочувственно произносит она и несколько отстраняется от него, смиренно сцепляя ладони на укрытых широкой юбкой коленях. — Тебя все еще что-то гложет. Да-да, я же вижу. В чем дело? — скажи мне. Что за ужасные неприятности так огорчают тебя?

Двадцать секунд, никак не меньше, он вглядывается в нее, хмурящуюся, не уверенную в себе. Не слишком ли далеко она зашла? Уильям откашливается, прочищая горло, чтобы словам, какими они ни окажугся, было легче пройти сквозь него.

— Моя жена, — говорит он, — сумасшедшая.

Конфетка вздергивает голову — на этой немой демонстрации испуганного изумления остановилась она, быстро перебрав и отвергнув восклицания вроде «Да что ты?», «Подумать только!» и «Какой ужас!». Во всю ее трудовую жизнь мужчины повторяли Конфетке, один за другим, что жены их — сумасшедшие, а она так и не смогла отыскать пригодной реакции на эти слова.

— Когда мы только поженились, она была самой милой, добросердечной девушкой, — жалуется Уильям. — Конечно, странности у нее имелись, но у кого же их нет? Я и вообразить не мог, что она обратиться в кандидатку на место в палате для умалишенных, что она, в моем собственном доме… — он умолкает, закрывает глаза. — Когда мы с ней познакомились, не было на свете девушки счастливее ее. Теперь же она не ставит меня ни во что.

— Какая трагедия, — шепчет Конфетка, решаясь, без особой, впрочем, уверенности, положить ему на колено соболезнующую ладонь. Соболезнование принимается. — Наверное, она любила бы тебя и сейчас, если б могла.

— Пуще всего меня сводит с ума… я хочу сказать, пуще всего меня ставит в тупик то, что она каждый день ведет себя по-другому. Иногда она выглядит такой же нормальной, как мы с тобой, а потом вдруг произносит или делает нечто воистину вопиющее.

— Например?… — тихо и без какого-либо нажима спрашивает Конфетка.

— Она уверена, что, засыпая, отправляется в католический монастырь. Что за ней присматривают ангелы. Говорит, они приветственно машут ей руками.

Конфетка припадает зардевшейся щекой к животу Уильяма, дружески обнимает его, надеясь, что румянец сойдет с ее лица еще до того, как ей придется снова поднять лицо к Уильяму. Что оставалось делать ей, пойманной за подглядыванием у дома Рэкхэма, как не помахать миссис Рэкхэм рукой в ответ на ее приветственные взмахи?

— Всего лишь на прошлой неделе она опозорилась перед прислугой, взявшись мыть вместе с ней полы нашей кухни, — горестно продолжает Уильям. — Пришлось вызвать доктора. Он считает, что держать ее в доме — безумие с моей стороны… Но ведь он и понятия не имеет, какой она была душечкой! Теперь же Агнес половину жизни проводит во сне, — одурманенная снадобьями или просто бездельничающая. Я уже ничего не понимаю, это выше моего…

Конфетка гладит его по колену, мерно и чувственно, как иные гладят кошку или собаку. Она ощущает, как под панталончиками ее стекает по бедру струйка крови — похоже, однако, что сегодня не та ночь, в которую ей удастся выяснить отношение Уильяма Рэкхэма к женским кровотечениям.

— Как долго… давно ли это с ней? — спрашивает Конфетка.

— Ах! Кто знает, что крылось в ее голове еще и перед знакомством со мной! Впрочем… мне говорили, что до рождения ребенка ее безумие было не таким… (он сжимает, подыскивая нужное слово, неповрежденную ладонь)… полновластным.

— О? — и снова тон Конфетки становится почти невесомым, как мышиная пробежка. — Так у тебя есть ребенок.

— Да, один, — вздыхает Уильям. — Увы, это дочь.

Резкая судорога негодования, слишком внезапная, чтобы успеть подавить ее, продирает притиснутую к животу Уильяма щеку Конфетки; остается надеяться лишь на то, что слой одежды не позволит ему ощутить эту дрожь. Как странно, она научилась день за днем с совершенным хладнокровием выслушивать самые гнусные разглагольствования мужчин — желчные диатрибы, направленные против женского пола в целом, обличения женского тела как клоаки всяческой мерзости, ее дырки как пасти преисподней, — а вот это простенькое замечание о бесполезности дочери привело ее в бешенство. Стиснув зубы, Конфетка плотнее прижимается к Уильяму, укрывая гнев под личиной страсти.

— И наверное, — говорит она, чтобы хоть чем-то нарушить наступившее молчание, — болезнь твоей жены лишила ее всех подруг?

Умиротворенный ее объятием, Уильям обмякает.

— Знаешь, странное дело… Я полагал, что так и будет, однако все выглядит иначе. Сезон не за горами и нас просто-напросто завалили приглашениями. Поразительно, если вспомнить, что она вытворяла в последний раз, когда…

— И что же она вытворяла?

— О… Да все, что угодно. Она смеялась, когда смеяться было нечему, и не смеялась, когда было чему. Выкрикивала всякие нелепости, предостерегая людей от незримых опасностей. Как-то раз она залезла под обеденный стол и жаловалась оттуда, что в мясе много крови. А уж сколько раз она в обморок падала, я и припомнить не могу. Господи, как часто мне приходилось отвозить ее…! — Конфетка чувствует, как Уильям покачивает головой. — И нате вам, все прощено и забыто. Вот оно, наше светское общество.

Конфетка трется ухом о его живот. Судя по тому, как в нем булькает и журчит, Уильям ничего сегодня не ел — что ж, тем быстрее бренди развяжет ему язык.