Рукопись, найденная в чемодане - читать онлайн книгу. Автор: Марк Хелприн cтр.№ 61

Развод сам по себе оказался штукой не из легких, втянув в дело, как выяснилось, несколько сотен компаний, дутые корпорации в Альпах и десятки адвокатов, одевавшихся намного лучше меня. Когда мы поженились, Констанция в знак вечной верности связала меня со своим огромным богатством. Теперь, не в состоянии противостоять паническому ужасу своих юридических советников, она препоясала чресла, чтобы его вернуть.

Для развода она обратилась к фирме, которая изначально называлась «Спрут, Грин и Шар», а затем была преобразована в «Шар, Латан и Баламут» и среди клиентуры была известна как «Шар, Латан». Даже это звучало не так плохо, как «Сор, Синяк, Тир, Зад», которых обыкновенно называли «Сор, Тир», например: «Меня защищает “Сор, Тир”». «Шар, Латан», гуманный, как бормашина, предложил мне пять миллионов отступного. Все они так боялись, что я соглашусь, тем самым лишив их многих часов тяжбы, которые возможно поставить в счет, что у них едва не случились сердечные припадки, пока я сидел, обдумывая их предложение.

– Нет, – сказал я.

Слышно было, как адвокатские сердца рванулись вперед, словно свора гончих. Взглянув им в глаза, я увидел новые теннисные корты, разбитые на суглинистой почве, летние дома в Новой Шотландии, роскошные «мазерати».

Подготовив себе позиции для отступления так же тщательно, как выстроены были оборонительные рубежи Иводзимы, они спросили, на что я претендую. Они, разумеется, не собирались вносить контрпредложения, пока не услышат мои требования.

– Я хочу одного, – сказал я. – Чтобы меня любила Констанция.

– О боже! – все как один воскликнули они.

Я знал, что это прозвучало довольно слабо. Старший партнер взял инициативу в свои руки.

– И вы инвестиционный банкир? – недоверчиво вопросил он. – Мы, дорогой мой, говорим здесь о двух миллиардах долларов. Извольте быть серьезным. Не думайте, что вам удастся устроить для нас дымовую завесу из этой вашей цветочно-сердечной чепухи. Мы занимались тысячами подобных дел и достоверно знаем, что у людей на уме.

– Но это правда, – настаивал я. – Все, чего я хочу, это чтобы Констанция меня любила.

Полагаю, что она перед тем выпила чашку кофе (а то и больше). Она даже не шелохнулась. В глазах у нее было не больше влаги или блеска, чем в куске песчаника где-нибудь в Соноранской пустыне.

– Ваше встречное предложение?

– Нет у меня никаких встречных предложений. Я не хочу ни денег, ни отступных.

– Мы предлагаем вам двести миллионов, если вы согласны закрыть этот вопрос прямо сейчас.

– Мне не нужны двести миллионов.

– А сто миллионов?

– Мне не нужны деньги. Я хочу забрать свои книги и одежду, стол, который стоит в моем кабинете, картину Рафаэля, которую Констанция подарила мне на день рождения, и получить обязательство – в письменном виде, – что никто никогда не заколет Брауни.

– Кто это – Брауни? – спросил старший партнер.

– Его любимый поросенок, – пояснила ему Констанция.

– В самом деле? – спросил старший партнер. – Это все, чего вы хотите?

Я кивнул.

– Почему ты не хочешь взять сотню миллионов, просто для того, чтобы я знала: ты в состоянии покупать продукты? – привела свой довод Констанция.

– У меня, Констанция, есть работа.

– Работа ничего не означает. Ее можно потерять. И что тогда? Голодать?

– Я смогу найти другую работу.

– В качестве кого? – насмешливо спросила она. – Ты же инвестиционный банкир. А это значит, что ты ни черта не умеешь, кроме как снимать сливки с тех денег, которые делают настоящие люди.

– Тогда, может быть, я смогу найти работу на сыроваренной фабрике? – предположил я.

– Послушай, – провозгласила она, поправляя свою новую прическу. По-настоящему сексуальную. Она великолепно оттеняла ее шею и плечи, и благодаря ей она выглядела внимательной, уравновешенной и мудрой. – Я не хочу тревожиться о том, что когда-нибудь повстречаю тебя на улице выпрашивающим пять центов на чашку кофе.

Я вскинул руки и улыбнулся.

– Ну тогда – на водку.

– Да я бы скорее выпил стакан тетрахлорметана.

– Я беспокоюсь. Ну, ради меня. Соглашайся.

– Не могу.

– Но я хочу, чтобы ты согласился. Все будут знать – я буду знать, – что ты отказался от полумиллиарда долларов, что ты мог бы сражаться за целый миллиард и даже больше и что я умоляла тебя принять эти жалкие гроши. Никто не будет думать, что ты состоишь на чьем-то содержании или когда-либо состоял. Никто никогда не будет так думать, никто никогда так не думал.

– Я не могу, – сказал я. – Эти деньги запятнаны.

– Как так – запятнаны? – сварливо спросила она, готовая защищать легитимность своего состояния от обвинений в работорговле, использовании труда заключенных, монополизме, эксплуатации не охваченных профсоюзами рабочих, формировании капитала до введения подоходного налога и полусотни других придирок, которые липнут к большим денежным массам так же естественно, как на теневой стороне бочки для сбора дождевой воды нарастает мох.

– Запятнаны кофе.

– Хочешь сказать, мои деньги нехороши только потому, что я пью кофе?

– Точно, – сказал я. – Мне не нужны кофейные деньги. Лучше уж голодать. Одним из неотъемлемых положений Конституции Соединенных Штатов является право не подвергаться насилию и не видеть, как другие пьют кофе. Ты не можешь отнять его у меня. Никакое количество денег не заставит меня отказаться от моего врожденного права. Никакая взятка не сможет исказить моего решения.

Эта декларация сослужила огромную службу для лужаек Вестчестера и Лонг-Айленда, которые продолжили впитывать в себя солнечный свет, не потревоженные бульдозерами и строителями изгородей, она помогла лугам Новой Шотландии остаться в своем изначальном ветреном уединении, и она же преуменьшила производство роскошных автомобилей в Италии.

В последний раз я видел Констанцию, когда она скользила по мраморному полу, направляясь к лифту. Она не знала, что я смотрю ей вслед, а может, и знала. С минуту она глядела на указатель, круг белого стекла, светившийся, словно луна. Я знал, что если бы я сказал: «Я люблю тебя, Констанция», то все адвокаты в своих дорогих костюмах, окружавшие ее, рассмеялись бы, и только. Это, однако же, было правдой. Это было самой большей правдой, какую я только знал. Как жаль, что она не обладала силой, способной переменить нашу печальную историю. Я до глубины души чувствовал, что она могла бы справиться с этим, должна была справиться. Но – не сумела.

Иногда любовь отбирают несправедливо, но, пока не наступает конец, ты продолжаешь верить, а потом становится очень горько. Горько, потому что где-то внутри у тебя по-прежнему живет совершенный образец чистоты, а крушение надежд и предательство контрастируют с ним так же, как темные тени с залитой лунным светом дорогой.