Тысяча дней в Тоскане. Приключение с горчинкой - читать онлайн книгу. Автор: Марлена де Блази cтр.№ 31

— Люди, особенно если они живут так тесно, как мы, склонны составлять что-то вроде хора. Все поют одну песню, хоть и на разные голоса. И все думают одними мыслями. От этого по большей части у человека не остается надежды встретиться с самим собой, тем более побыть с собой наедине, а без этого нечего и думать удовлетворить собственный голод. Единственный способ убить свое страдание, отвязаться от него — это свести близкое знакомство с его причиной. Это — самое трудное. И это каждый должен сделать для себя сам. Наша боль в основном происходит оттого, что мы упорно не желаем признавать ее. Бывают времена, когда мне просто необходимо побыть одному, когда я просто ни минуты больше не могу вынести, что рядом кто-то болтает, тем более разглагольствует с важным видом, — с важным видом разглагольствовал он, теребя недельную щетину на своем подбородке.

Барлоццо говорит как рисует. Готовит холст, смешивает краски, наносит мазок, другой, добивается густоты цвета. Вот и сейчас…

— Последние несколько дней я гулял по прошлому, как по проселочной дороге, и по кусочкам разглядывал собственную историю.

— И?..

— И вот я здесь, беззащитный и голый, будто потерял свой мешок с уловками, словно очнулся после долгого сна. Но, думаю, мне снилась моя собственная жизнь. Это как уснуть в поезде и проснуться на конечной станции, не увидев дороги. Внутри у меня по-прежнему все воет, но я уже не уверен, чувствую ли что-нибудь. Скажешь, сумасшедший старик?

— Конечно, ты сумасшедший старик, притом ты страдаешь от очередного осеннего кризиса — так Вера сказала. Ты сумасшедший старик, и князь, и учитель, и дитя, и сатир. Зачем тебе отнимать у себя то, что ты есть?

Он не ответил. Барлоццо отвечает только на те вопросы, которые ему нравятся. Он поерзал, словно думал, не станет ли в другом положении менее прозрачен для меня. Он знал: я чувствую, вижу, что он не все высказал. Но закончить ему хотелось больше, чем продолжать. Он пригубил бренди.

Я выглянула наружу и посмотрела, как день на огромном костре пережигает себя в ночь. Это зрелище внушило мне отвагу. Я рискнула на вторжение:

— Что еще тебя сейчас тревожит?

— Не что, а кто. Время. Время — разбойник, Чу. Я даже не замечал, как состарился, пока мы не принялись понемножку воскрешать прошлое. Когда вы соберетесь и уедете — а вы непременно соберетесь и уедете, — неужто я снова буду проводить вечера за картами с пастухом? Сколько лет я уже не вспоминал, как вкусен castagnaccio, и еще дольше не сидел в поле, просто глядя в ночное небо. Я не знал, что отдам чуть ли не все свои тайны и все свое непокорство. Ты знаешь, что именно непокорность делает человека оптимистом? Без своих секретов, своего мятежа, собственной маленькой вендетты против другого человека или какого-нибудь зайца, который удирал от него три дня подряд, против голода, против самого времени — теряя все это, он теряет собственный голос. Я вылинял и протерся, но я еще молод и жаден. Или это только воспоминание? Я родился, я создан для жизни, которой больше нет. О, я не хочу сказать, что все исчезло. Отчасти жажда жизни, какой она была когда-то, еще сохранилась, но она уже не та. И не может быть той. Это пустота, которая приходит с изобилием. Это та sprezzatura, та беззаботность, о которой мы уже говорили. Я большей частью чувствую себя пустым и тусклым, как будто могу отыскать себя только в прошлом. Я — свой собственный предок. Я полон истории, но во мне нет настоящего. Я чувствую, что прожил слишком долго, а другие слишком мало.

Я не знала, кто эти другие, прожившие слишком мало. Но знала, что ему нужно все это высказать, вытащить на свет из темной дыры, хотя бы на минуту. Однако что-то, самое жестокое, он оставил в себе. Князь сидел на чем-то, словно сардинец — на камне, прикрывающем очаг, на котором готовится его ужин. Я поняла, что пока разговор окончен.

— Что вы натворили за то время, пока меня не было? Не перечертили границы Тосканы? — спросил он с широкой фальшивой улыбкой.

Фернандо вынес свою папку и вручил ее Барлоццо. Тот медленно читал, не комментируя, аккуратно возвращая на место каждый листок. Закрыл папку. Взглянул на Фернандо, на меня, снова на Фернандо. Теперь улыбались и его глаза, но он молчал и только покачивал головой.

— Allora? Ну? — спросил Фернандо.

Этот вопрос его тоже не устроил. Я попробовала новый заход:

— Послушай, не съездишь ли с нами на следующей неделе в Вал д’Орча? Мы хотим опробовать одну из программ, пройти ее день за днем, проверить, как все сходится.

— А вы не заставите меня надевать белые тапочки, в каких ходят американцы? Я звонил Пупе, она жарит фазанов. Я здорово проголодался. А вы не голодные, ребятки? — спросил он, словно хлеб, вино и мясо могли заполнить пустоту внутри. — Aperitivi в баре? В 7:30?

В тот вечер я не оделась, а задрапировалась: надела новую юбку, сшитую из остатков обивки дома в Калифорнии. Юбка красная, сказочно красная, бархатная, темная, бордовый на грани коричневого. Полоски, оставшиеся от подрезки краев, оказались не шире восемнадцати дюймов, поэтому юбка получилась многослойная: широкие, накладывающиеся друг на друга бархатные складки нашиты на подкладку из тафты. Она тяжелая, теплая и хорошо смотрится с тонким свитером цвета ржавчины. Сапоги, шаль и «Опиум» завершили мой зимний костюм, и вот мы сидим за длинным столом у Пупы, плечом к плечу с голландскими туристами. Те рассказали нам, что уже двадцать лет каждый ноябрь снимают крестьянский дом в Палаццоне, но я и так поняла, что мы хорошо сойдемся. Мы управились с большущей горой bruschette и с огромным графином acquacotta, «вареной воды» — роскошного супа из порчини с томатами и дикими травами. Джанджакомо разливал его по тарелкам, где уже лежали кусочки поджаренного хлеба и идеально сваренные яйца пашот. Сквозь тонкий аромат грибов и аромат простого красного вина пробился густой гуннский акцент одного из голландцев:

— Неужели тосканцы все запивают вином?

В этот самый миг, держа на весу два гигантских блюда, вошел Джанджакомо, а за ним по пятам следовала победно раскрасневшаяся Пупа, пронзительно клявшаяся, что не пожалеет собственного внука, пролей он хоть каплю соуса. Толпа разразилась криками. И мы тоже завопили, вскочив на ноги и аплодируя вместе с остальными. Один Князь остался сидеть, посмеиваясь себе под нос. Голландцы разбираются в кулинарии. Они подробно расспросили Пупу о секретах приготовления фазанов. Она отвечала, что зажарила птиц в капустных листьях, вложив в каждую толстый ломтик панчетты и поливая собственным густым соком. Однако под фазанами мы обнаружили яблоки, поджаренные целиком, полопавшиеся и пропитавшие воздух волшебным ароматом своей сочной мякоти.

— Капуста и яблоки, — объяснила Пупа, — не дают мясу птицы пересыхать при жарке. Е ип vechio trucco, старый трюк для жарки кроликов, куропаток и другой дичи. Сладкий сок яблок обогащает вкус дичины, а сверху мясо пропитывается каплями жира от продымленной ветчины. Виопо, по?

— Виопо, si, — в один голос согласились голландцы.